Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго

Ой! Как Сёмочка хорошо и много покакал! И такие красивые какашечки!

«Какашечки»! Да если б они знали, как умеет она!

Дедушка с бабушкой жили в маленькой квартирке на первом этаже огромного трёхэтажного дома прямо на горе. Соседи очень странно назывались «жильцами», а в полуподвале старого здания жили настоящие курды. Дворник с дворничихой. На ней всегда была ярко-зелёная плюшевая юбка в густую оборочку, на голове цветастый платок, из-под которого вывешивались и побрякивали при ходьбе две огромные, чуть ли не до плеч, металлические серьги. У дворника была большая метла на толстой палке, он носил коричневый кожаный фартук от шеи и до колен и запирал на ночь огромные чугунные ворота двора на замок.

Аделаида больше всего на свете любила входить в квартиру, где всегда жили и будут жить её бабуля с дедулей. Где, как только переступаешь порог, сразу пахнет лимоном, печеньем и ещё чем-то непонятным и замечательным. Это то ли запах отдушенного лавандой постельного белья из шкафа, то ли просто бабулей и дедулей пахнет. Они и вся их одежда тоже так пахнут. Аделаида до щекотки в животе любила эти две каменные ступеньки вниз и коричневую облупленную дверь с решётками на небольших квадратных окошечках, ведущую в уют и тепло. Ей почему-то всегда казалось, что она находилась где-то очень далеко и вот теперь, наконец, вернулась домой, где можно разложить все свои пожитки, отдохнуть и спрятаться от всех, даже от Кощейки.

Маленький чёрно-белый телевизор, покрытый бордовой бархоткой, две кровати рядом и в трёх шагах диван. Телевизор такой смешной! Когда его выключают, то изображение сперва собирается в точечку на середине экрана, а только потом исчезает. Трельяж со складными зеркалами и за стеклом внизу с оч-ч-чень интересными фарфоровыми танцовщицами и пастушком, любимая драгоценная шкатулка, безумно красивая, вся отделанная ракушками и морской галькой с надписью прописными буквами «Сочи».

А ещё с Аделаидой так и путешествует Большая Кукла. Где её деда взял, она так и не узнала. Кукла, взрослые говорили, что немецкая. Что такое «немцы», Аделаида знала, потому что была война и мы сражались с немцами и победили и поэтому знаем так много стихов про войну. Ладно, война закончилась, её там нет, но всё равно – что деда за ней в Немецию ездил, что ли? Она часто рассматривала свою фотографию, где они с Большой Куклой вместе сидят на диване. Было так смешно: все, кто смотрел на эту фотографию, спрашивали: «А это чья девочка?». Взрослые не говорили слово «дочка». Почему-то им больше нравилось «девочка». Как будто «дочка» и «девочка» одно и то же! Вон их по улице сколько «девочек» разных ходит! Они что, все «дочки», что ли?! Так вот, когда спрашивали: «Чья это девочка?», бабуля с дедулей, смеялись, говорили: «Это не девочка! Это Большая Кукла!» Аделаида наряжала куклу в свои вещи, расчёсывала волосы. Они были рыжие, склеенные и совсем не прочёсывались. Аделаида волосы дёргала, особенно кучерявую чёлку, поэтому Большая Кукла почти облысела. Потом Аделаида её постригла и очень долго ждала, когда волосы снова отрастут. Они так и не отросли, что было особенно обидно. А когда один раз Большую Куклу криво посадили и придавили сверху, чтоб не заваливалась на бок, у неё отвалилась нога. Деда носил куклу чинить к «специальному кукольщику». Он взял её подмышку, потому, что кукла ни в какую продуктовую сетку не помещалась. Через неделю кукла вернулась и снова уселась в своём розовом тюлевом платье на законное место в углу гардероба, рядом с похожей на ледяную вазой для конфет. Она очень по-дурацки называлась «ло-доч-ка».

В Большом Городе, в крохотной каморке бабули и деды ей нравилось даже ложиться спать! Ей стелили на диване именно то, вкусно пахнущее бельё из гардероба. Потом деда брал журнал «Огонёк» и приделывал его бельевой прищепкой к проводу от люстры, чтоб свет лампы не падал Аделаиде в глаза. Ровно в половине комнаты с диваном наступала ночь, ну не совсем, конечно, но ночь. А на люстре висел и улыбался маленький пластмассовый Буратино с азбукой. Ровно в девять деда осторожно и торжественно брал в руки свою гордость – переносную «Спидолу» и начинал «ловить сказку». У «Спидолы» ручка была очень тонкая, из пластмассовой ленточки и ни за что бы не выдержала веса чуда техники – переносного лампового радиоприёмника. Поэтому деда брал его исключительно за блестящие бока и неимоверно нежно переставлял только на небольшие расстояния. «Спидола» шипела, трещала, отчаянно хрюкала, деда упорно крутил ручку, но вдруг, словно из уважения к нему, сквозь помехи и шумы прорывался ласковый, бархатный голос:

Здравствуй, мой маленький друг! Я сегодня расскажу тебе сказку…

Аделаида замирала.

И останавливалось время!

Она верила, что она действительно «маленький друг» загадочного голоса в «Спидоле»! Что он так соскучился по ней, так ждал, когда, наконец, наступит вечер, чтоб снова встретиться с Аделаидой. Чтоб рассказать ей, и только ей сказку своим тёплым, как сладкое молочко, голосом. Так проникновенно и просто не умел рассказывать больше никто на свете! Если потрогать этот голос… он, наверное, похож на бабулину чёрную юбку… как это называется? Ах, да… бархат… чёрный бархат…

Аделаида, не дослушав сказку, медленно засыпала. Вот таким оно и было, счастье, – с запахом лаванды и с тихим голосом из «Спидолы», с мягкой, перекатывающейся как речная вода по камушкам, буквой «р».

Утром Аделаиду никто не будил. Деда, зимой красиво укладывая вокруг шеи шикарный белый шарф, который назывался «кашнэ», а летом надев белоснежную рубашку, уходил на работу, а бабуля, пока ждала, что Аделаида проснётся, штопала или вязала. Мама и папа даже в воскресенье считали, что сон Аделаиде вреден. Они её, конечно, не расталкивали и воду холодную не лили, но мама начинала громыхать посудой и разговаривать с папой, как если бы он был в той самой Воркуте, до которой старались докричаться люди в Сочи с «переговорной». Если Аделаида немного капризничала, мама вообще не понимала, что она такого сделала:

Ну ты хамка! Мало того, что ты спишь, а я с утра уже тружусь, так я ещё и разговаривать не должна?! Ну ты наглая, Аделаида!

Деда и бабуля могли иной раз тоже разбудить. Причём когда было ещё совсем темно:

– Просыпайся, лодырь! – Щекотала бабуля Аделаиду за пятки. – Просыпайся! В баню с нами хочешь? Или дома одна останешься?

– Что значит «останешься»?! Конечно, хочет! Ещё как хочет!

Аделаида подскакивала так, что даже добротная немецкая кровать каждый раз стонала и обещала развалиться. Бежала умываться на кухню. Кран был в доме только один – на кухне, поэтому, к нему выстраивалась очередь из трёх человек. Кухня – застеклённый балкон. На ней очень и очень холодно. Зато так славно пахнет розовое земляничное мыло и целует лицо чудесное махровое полотенце.