Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)

– Хорошо. Спасибо, все там будем.

По-русски сочетанье этих слов привязано к особому значенью, но Гольдина – гражданка США. И даже говорит с акцентом.

Сережа Нойкин уточнял у Порываева, сказать ли внучке, что, возможно, ей достанется наследство? Решили, что пока что – лучше нет. Зачем ей шкура неубитого медведя?

Порываев, как не размышлял, не наблюдал особой связи между насильственною гибелью Альцшулер и несчастным случаем, так незадачливо унесшим юную, лишь начинавшуюся жизнь Валеры Шанцева, похожего, скорее, на пажа у этой дамы, чем на её же жениха. Лишь оставалось непонятным, как у Валерия в кармане нашлись ключи к квартире старой дамы. Но, в ходе следствия, существовали лишь гипотезы. Олег Андреевич не думал сомневаться, что всем таинственным загадкам когда-нибудь найдется объяснение. Майор был убежденный материалист.

Прощанье с Шанцевым происходило тоже в Митино, но за день до кремации Альцшулер, что значит – в пятницу.

Известно, Суриковский институт хотел, чтоб со студентом Шанцевым простились в его стенах – для однокурсников, для всех преподавателей его внезапная кончина представлялась, как трагедия. Среди студентов он был очень популярен, а крупные, известнейшие живописцы и весь педагогический состав пророчили Валерию блестящую карьеру.

Но мать не разрешила, чтоб тело сына выставляли в институте – труп пробыл под водою несколько часов, и ей казалось невозможным, чтоб сынок, в столь грубо искаженном смертью виде, предстал на обозрение. Она просила сделать в ритуальном зале полумрак, сама стояла в изголовье гроба, и стерегла родного мальчика, чтобы прощались с ним лишь издали.

Все люди собрались здесь очень искренне, от горя. Какой-то деятель все говорил, насколько Шанцев был хороший и талантливый, что смерть его – огромная утрата.

Пришли проститься Маргаритины друзья. И Порываев, тоже бывший здесь, смог убедиться, что, небезызвестный Виктор Строев, знакомый по рассказам – вполне нормальный и внушающий доверие мужчина.

Таисия Авдеевна, нет – нет припоминая шутливые, незлые пререкания с «отвратным типом», заплакала, и не скрывала слез.

Через три месяца Валерию исполнилось бы только двадцать три.

В субботу было солнечно, морозно, порывами дул ветер. Уж, так случилось – в Митино, суровый комплекс с его скорбным назначеньем, построен на пригорке, и все, пришедшие проститься с Маргаритой, или же кутались у входа в ритуальный зал, или попрятались в машинах, посматривая на часы. Приехали все загодя, но, оказалось – пустят в зал в одиннадцать.

Здесь уважали время, и была определенность. К Марго уже пришел последний час, а проводы, как завещала Маргарита, и исполнил Нойкин, не следует особенно растягивать. В одиннадцать раскрылись двери зала и провожающие стали заходить.

Народу собралось немного. Порываев увидал её друзей. Андреев стал поближе к гробу, почти не отводил свой взгляд от равнодушной, отчужденной маски, ещё недавно бывшей светлым и живым лицом Марго. Строев стоял, понурив голову, а Нойкин занимался делом – ему необходимо кое с кем поговорить, потом – забрать все документы.

К Таисии Авдеевне у входа в зал пытался приставать с вопросами невзрачный пожилой мужчина. Потом уже Олег Андреич смог узнать, что это Эдуард, смотритель дачи из Ильинского. Таисия Авдеевна, мгновенно, с ним разобралась. Ответила, и даже рассказала что-то, оставив удивленье на его лице, но было очевидно – ей не до него.

Когда открыли доступ в зал, от черного большого BMW к его дверям направились три женщины. За ними двинулся черноволосый молодой мужчина, который нес цветы – большой букет из белых роз и три букета из прекрасных хризантем, разнящихся по цвету.

При входе женщины чуть задержались, и каждая взяла свои цветы из рук молоденького господина, шедшего им в след. Довольно молодая дама в черном кожаном пальто, с завязанным по брови, как у монахинь, черным шарфом, прошла до постамента, где стоял открытый гроб. Другие – сразу подотстали, потом и вовсе отошли к стене, их спутник находился рядом.

Таисия Авдеевна, как и другие, стояла в образованном у гроба полукруге, смотрела на лицо подруги, на провалившиеся, отчужденные глаза.

Лишь Алла сразу поняла, восприняла, как неожиданность, когда приблизилась и стала возле гроба, распределила розы, потом взглянула на глубокие глазницы, на переносицу, связавшую два провалившихся овала.

Она увидела, что это символ бесконечности, как принято её отображать, спустился на погасшие глаза бедняжки Маргариты своим условным знаком.

Порываев сразу понял, что это именно та родственница, которую вдруг обнаружил Нойкин, примчавшаяся иностранка. Он сам уже ей позвонил, примерно час назад, чтобы условиться о встрече.

Она действительно была в глубоком горе, и не пыталась этого скрывать. Остановилась в головах у гроба, словно часовой, и то и дело наклонялась над покойной, чтоб нежно прикоснуться, погладить, что-нибудь поправить.

Таисии Авдеевне, в лице и облике прибывшей женщины, как будто что-то было и знакомо. Но вспомнить так и не смогла. Она решила – обманулась, и забыла.

Инспектор Порываев разобрался, кто и другие пассажиры из машины BMW. Молоденькая – это ясно, внучка Катя; с заплаканным лицом – должно быть мама Вера, и, наконец, тут не могло и быть сомнений, недавний внучкин муж Антон. Они прошли почти одновременно, чтоб положить цветы. Но с разными, что ясно видно, чувствами. Мать Вера шла с преодоленной робостью, Катюша – с осторожностью, с огромным, что тут делать, любопытством, удивленьем. Антон, казалось, – абсолютно равнодушно.

Никто не произнес надгробной речи – так Маргарита попросила в завещании.

Сотрудник морга лишь сказал какие-то слова и пригласил всех подойти проститься.

Никто не делал Кате наставлений. Она не чувствовала скорби, но свято верила, что существуют родственные связи. И проявляются, хотя, быть может, родственники были незнакомы. И Кате стало больно от воображенья, что и она когда-нибудь умрет, и все кругом, её показалось, будут равнодушны. Она увидела, что молодой мужчина со скорбным выражением лица, стал приближаться к гробу. И двинулась за ним. Он наклонился и оставил поцелуй на лбу покойной.

Екатерина, с неожиданною болью, увидела вблизи, каким бывает человек, когда приходит смерть. Но та торжественная мысль, что перед нею тело прародительницы, всё время ей владела – когда склонялась к Маргарите, поцеловала её в лоб. Потом, ещё какое-то мгновенье, простояла возле гроба, упорно вглядываясь в мертвое, и не чужое в тот момент лицо.

Вера тоже подходила и простилась с Маргаритой – она давно была заочно с ней знакома, и очень уважала.