Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)

Но Порываев всё внимательно прочел, естественно, что с самого начала. Вот что записано у Катерины дальше:

«Тем летом братья изувечили парнишку, не удержав на злополучной крыше. Удар был сокрушительно жесток, и повредились половые железы. А хуже, чем физическая травма – у мальчика случился нервный срыв. В двенадцать лет – какие нервы у ребенка? С душою тонкой и настроенной к искусству?

Он долго тогда в клинике лечился, там, в Вильнюсе, под боком тети Инги. Туманные прогнозы терапевтов неутешительно готовили к проблемам – мужские функции стояли под вопросом, а, если быть точней – под знаком минус. Как следствие жестокого падения явилась «эректильная дисфункция с посттравматической частичной атрофией», что уж скрывать – «репродуктивных органов». Все, важное для будущего мужа, разбито при падении с козырька. А главная и страшная проблема – ребенок плачет и не хочет больше жить.

Ах, эта тетушка, великая Ингиба!

Она работала в различных направлениях, и ряд из гормональных препаратов, принесший ей всемирную известность, был – все к тому вело – не за горами.

Но все ж, сначала, сделали лекарство с эффектом, корректирующим память. Тот психотропный Ингин препарат по формуле был очень необычен, а по эффекту – поразительно хорош. Он был, как корень мудрости для каждого, удваивал хорошее из прошлого, топил тревожный гнет воспоминаний.

А Ингеборга знала лишь одно: «Малыш в беде, во мне спасенье ищет. И, значит, я спасу, или умру!»

Она почти жила в лаборатории, и «колдовала», и смотрела на животных. Эффект, сначала, долго не присутствовал. И был получен, может, в сотый раз. Когда в итоге комбинаций элементов явилась чудотворная субстанция, по силе действия – сродни «живой воде», речь о которой есть в старинных книгах.

Профессор Ингеборга Голдунайте взошла звездой на медицинском небосклоне.

Успех принес признание и премии. Но, главное, своими препаратами она смогла помочь в лечении племянника. И мальчик ожил, и увидел в жизни смысл. Конечно, его только подлечили. Но за «клинический период» Алекс очень повзрослел, от тяжких дум вернулся к оптимизму, и это – главная заслуга Инги.

Он прожил в Вильнюсе почти, что целый год, и вовсе бы, наверно, не уехал. Но, видел в жизни цель, пришла решимость. И Инга, как ни трудно ей далось, благословила Алексея на отъезд, в тревожный, трудный путь познанья мира.

На памятных занятьях в детском хоре он выносил желанье стать певцом.

Потом Екатерина разговаривала с мамой. Вера, неохотно, ей тоже рассказала, а дочка все записывала как стенографистка. Так вышло, что от первого лица. И дальше Порываев прочитал:

– Я Алика узнала на экзамене, когда приехал пробоваться в Гнесинский, мне довелось ему аккомпанировать.

Тогда была я в творческом горении, да и по-прежнему – я обожаю музыку.

А он пришел – изящный юноша, мой принц, и протянул мне арию Хосе. Клавир, чтобы смогли прорепетировать. С волнением взглянув тогда на ноты, его спросила осторожно: «Не боитесь?».

Я не привыкла, чтоб всерьез мне отвечали. Но он так странно мне тогда сказал: «Боязнь проступка – безусловно, правильно. Но, если о поступке будет речь, то плюнь на страх и сделай невозможное. А тут – лишь только арию пропеть. Пожалуйста, сыграйте, как помечено».

Когда он спел: «Как свято сохраняю, цветок, что ты мне подарила», я, честно, позабыла все на свете, и сразу же влюбилась в дивный голос, который, думала, поет лишь для меня. Его, конечно, взяли в институт – прекрасный тенор с превосходной подготовкой. А для меня тогда настало время счастья – он, Алик, позволял себя любить.

«Сейчас, куда не глянешь – негатив. Одни измены, шоу-бизнес обезумел. И, главное, все тут же в телевизор, газеты переполнили скабрезности. А мы узнали настоящую любовь. Алеша Золотов ещё был очень юный, ему едва сравнялось восемнадцать. А я его постарше на три года.

– Так как же Золотов, когда твой муж – Альцшулер?

– Сценический, так скажем, псевдоним.

Сначала мы поехали в Литву. И Алик пел там арии из опер. А Ингеборга не могла не видеть, с каким волненьем я тогда играла, и все дышало лишь влюбленным вдохновеньем.

Что говорить, Альцшулер был хорош – прекрасный принц, и позволял себя любить. Хоть дальше поцелуев и не шло, но я считала, что и так прекрасно. Он и в Москве со мной одной общался, и не похоже, чтобы жаждал приключений.

Олегу Порываеву было совсем не сложно, читая все подряд, самостоятельно выстраивать картину. Хоть Катерина записала все сумбурно, будто наспех, каким-то закругленным языком. Но он прекрасно понимал, что для гражданки Аллы много проще, чтобы рассказ о тех, не часто разглашаемых событиях, был им самостоятельно прочитан. Чтоб не рассказывать в такой трагичный и печальный день туманные истории из прошлого. Тем более, листков-то этих было так немного.

Теперь, он посмотрел, опять рассказывала Алла:

«И юношей, уже студентом Гнесинки, Алеша Золотов сумел всем доказать, что создан Богом именно для пения. На конкурсе певцов имени Глинки он стал лауреатом третьей премии.

Но он все время ощущал свою нелепость. Да, что уж там – досадную тщедушность в увеличительном стекле подмостков сцены. Вдруг трепетному юноше открылось – не обольщаться, быть таким, каков он есть.

И он задумался – какой такой он есть? И, безнадежно, понял – никакой. Гормоны Инги только помогли, чтобы развился «по мужскому типу», а препараты, укрепляющие психику, пошли на воспитание характера. Но дух окреп в совсем негодном теле. И с тетей Ингой был серьезный разговор.

– Ты, Алик, мы, – уж ты, конечно, помнишь, как бились за здоровье шаг за шагом. Есть человеческим возможностям предел. Не получилось, чтобы стал совсем мужчиной. Но сделать от тебя дитя возможно. Я это думала, чтобы продолжить род. Спроси у Веры – вдруг она согласна? А если нет, так мы найдем другую, сейчас так много суррогатных матерей.

– А мне потом – быть суррогатным папой? Куда мне спрятать женственность манер? Уж лучше бы меня под нож хирурга. Пересадили яйца, вшили член, и стал бы я прекрасным баритоном.