Елена Асеева - Грань

Виктор пил которую неделю…

Вернее, если быть точным, который месяц, который год… Вот… вот… который год.

Он пил горькую уже пятый год. И пил не просто иногда… по стопочке, на праздниках или после работы. Он ее ПИЛ… пил ежедневно, в неумеренных количествах, и она, эта горькая напасть, полностью вытеснила своими градусами его семью, работу, праздники и саму жизнь.

Он ПИЛ…ПИЛ…ПИЛ…

В самом начале этого кривого пути, на каковой Виктор вступил, горькую он пробовал понемножку… Так, чуть-чуть, после работы, тяжелого трудового дня, для аппетита. Ух! Хорошо выпить стопочку прозрачной, холодненькой водочки под горячий, багрового цвета, борщичок, сдобренный свеклой и помидорками, чтобы, значит, успокоить расшалившиеся нервишки и получить удовольствие от еды!

Да, поначалу это была всего лишь одна стопочка вечером, и то не всегда, она была проглочена перед едой… Всего лишь одна стопочка… Маленькая такая, в кою вмещалось не более семидесяти грамм… Одна стопочка. Но потом, как-то так незаметно, к этой одной стопочке прибавилась вторая… затем третья. Три стопочки, ни туда ни сюда, чего мелочиться… И вот уже это не стопочки, а граненый стакан, и не всегда перед едой, иногда – перед работой, после работы… И этот граненый стакан, совсем незаметно, заслонил своим булькающим нутром и трудовые будни, и удовольствие от багрового борща. Вскоре он выместил и сам борщ, и ту, которая этот борщ готовила.

Виктор Сергеевич, как его величали последние лет шесть на заводе, за тягой к спиртному потерял, так и не поняв когда, ее – жену Ларочку, и его – сына Витальку… Потерял он семью, потерял работу…

Но даже после этого не пожелал остановиться, прекратить свое физическое и духовное разложение, не пожелал махом мужской руки и мужской воли бросить пить.

Ведь всё и вся, так казалось Виктору, настойчиво подталкивали его к той кривенькой, уводящей в никуда, виляющей из стороны в сторону тропочке… Всё и вся не понимали его душевных страданий и, ополчившись на него, перестали его уважать, почтительно называть Виктор Сергеевич, любимый и дорогой, начав бросать в его сторону раздражающие эпитеты – больной и алкоголик.

Пил… ну да, пил! И что теперь! А кто не пьет?! А то, что Ларка ушла… то, что Евгений Петрович уволил с завода, так в том его, Виктора Сергеевича, вины никогда и не было… Не было!

Он всегда честно трудился на благо завода, он всегда приносил деньги в семью, он всегда исправно перекапывал землю в огороде, рубил и колол дрова, носил воду в дом…

А пить начал… пить начал от безысходности, от тягот жизненных и душевной неудовлетворенности. Ведь на заводе платили мало, и частенько те крохи, что зовутся зарплатой, выдавали с задержкой. Ларка еще чаще говорила, что надобно искать другую работу, на которой будут платить больше… а искать ее не хотелось, не моглось… Виктор Сергеевич уже вроде как и врос в этот завод, цех, коллектив, ведь, вернувшись с армии, сразу пошел к станку и начал свою трудовую деятельность, а потому уход с этой работы страшил… пугал его и заставлял пить… Ларка поначалу лишь уговаривала сменить работу да подливала борщичка в тарелку, чтобы дорогой муж не пьянел… Но чем чаще она уговаривала, чем чаще слышал в ее словах разумность Виктор, тем, точно из страха или на зло ее женской мудрости, прикладывался к стопочке… к стаканчику… и еще раз к стаканчику.

Когда Лара осознала происходящее с мужем, она изменила тактику, оставив разговоры о смене работе, убрав из дома всякое спиртное и запретив мужу выпивать. Однако Виктор уже не мог без водочки, он припрятывал от жены деньги и на утаенное, точно уворованное от самых близких и дорогих, покупал бутылочку, хоронил ее в сенцах дома, в уголке прямо за газовым баллоном.

Приходя вечером домой, Виктор думал лишь об этой спасительной жидкости, притаившейся в углу сенцов, выпивая которую, он снимал махом всякую тревогу, обиду, злость на этот мир, на не понимающую его жену и вечно шкодившего сына… Весь вечер он томился, ожидая, когда семья его уснет и он сможет тихонько, отворив дверь в сенцы, подкрасться к этой холодной, горьковатой на вкус и такой сладко-согревающей душу и тело жидкости. Он мечтал обхватить прохладную, стеклянную бутылочку ладонями и дрожащими пальцами спешно открутить красную, тонкую, металлическую пробку да, поднеся к плямкающим сухостью губам край стеклянной радости, опрокинуть эту выручающую, улучшающую жизнь жидкую горечь внутрь себя. И тотчас ощутить чуть покалывающее, пощипливающее состояние рта: языка и неба, какой-то миг подержав там такую страстно желаемую водочку, а после отправив ее вглубь своего истосковавшегося желудка, и в ту же секунду получить, будто от любимого занятия или хобби, заряд бодрости и хорошего настроения.

Но со временем желание выпить полностью завладело Виктором, и тогда он перестал таиться. Приходя нетрезвым с работы, он требовал положенного ему – стакана… два… бутылку…

Лара боролась… боролась… и поначалу… и потом, но когда Виктора Сергеевича выгнали за прогулы и пьянство с работы, и он стал пропадать где-то в гаражах, стал вытаскивать у нее деньги из кошелька, стал выносить и продавать с таким трудом и радостью купленные вещи… Когда за очередную, столь необходимую порцию радости поднял руку на нее, на сына, не выдержала и, собрав свои жалкие вещички и одежонку, ушла.

Она ушла и увела сына…

Теперь Виктору, или Витьку, Витьке, Витюхе, как его стали звать собутыльники и неизвестно откуда и когда появившаяся сожительница Натаха, было привольно жить… Никто не мешал ему получать радость от горькой, никто не учил, как надо жить, и не пытался излечить. Своим скверным поведением вечно пьяного человека он разорвал все связи не только с женой и сыном, но и с родственниками, близкими, своими родителями, семьей брата.

И Витька пил… пил… Только теперь не водку, не всегда самогон – чаще какую-то бурду, которую доставала Натаха и друганы, приходившие к нему в дом, чтобы выпить, посидеть и, отоспавшись, расползтись в поисках очередной порции горькой дряни.

Такая смрадная, проходящая в каком-то мутном, белесом тумане жизнь Витька продолжалась вот уже несколько лет.

Дом, который достался Виктору от бабушки и дедушки, от бесконечного пьянства хозяина и сам точно охмелел и теперь все время находился под градусом. Он покачивал из стороны в сторону свернутыми на бок старыми ставнями, громко бухая ими о кирпичные стены, скрипел окривевшей деревянной входной дверью, каковую несколько раз уже кто-то выбивал, а после вставлял обратно, и теперь через небольшие щели, что образовались вследствие неумелой установки, в дом проникал холод, приносимый ветром, пыль, а иногда и проскальзывающая со двора пожухлая листва.