Александр Вин - Сакура, свадьба, смерть

– Может, вам чаю?

– Лучше кофе. И покрепче.

Возникновение душевного восторга, наступающего после трудной и мучительной, в ожидании, победы, лучше всего отмечать крепким кофе. И, желательно, молча. Капитан Глеб делал это неоднократно, и ему нравилась собственная привычка.

«Характер у неё имеется… Славная женщина».

Поднос с чашками Мария поставила у кресел.

Одним движением распахнула тяжёлые тёмные шторы, плавно подошла, опять села напротив Глеба.

– Так лучше.

И не кофе, не чай были главной причиной того, что она выходила из комнаты.

За короткое время отсутствия Мария успела умыться, что-то сделать с глазами.

Чёрные, блестящие, умные.

«Только бы не сломалась за эти дни!».

– Ладно, Глеб, не будем об этом продолжать, на всё воля Божия…. Вы не хотите выпить?

– Нет.

Или ответ прозвучал чрезвычайно резко, или что-то другое появилось в эти секунды на лице Глеба, но усталая женщина о чём-то догадалась.

– Вам не нравятся религиозные объяснения жизненных вещей?

– Весь набор религий мне неинтересен в принципе – на свете есть много других, более жизнерадостных тем. Но, тем не менее, в данном деле покупателей я уважаю больше, чем продавцов.

– Пока непонятно. Это о чём?

Капитан Глеб Никитин осторожно попробовал горячий кофе.

И тут же с восторгом сделал второй глоток.

– Оценивая иногда, в минуты собственного умственного безделья, роль религий в наших незначительных судьбах, я всегда пребывал в уверенности, что именно там, на этих рынках, продавцы чаще хотят обмануть, а покупатели – сами нуждаются в подобном обмане или очень сильно желают быть добровольно обманутыми.

– Это всего лишь мнение. Вы можете ошибаться.

– Могу. Но не ошибаюсь.

Кофе был хорош и Глеб молча торжествовал, зная, что дело свершилось.

– …Однажды я был свидетелем процесса внедрения православия на территории одной небольшой военно-морской базы. Лет двадцать назад коммунизм изнемог и подался в бега, требовалось его чем-то заменять, поэтому в этом приморском городке все замполиты срочно стали добропорядочными прихожанами, а начальник политотдела базы вовсе считал своей святой обязанностью регулярно появляться в новообразованном храме с пучком свечек в руке, при этом, истово крестясь по воскресеньям, он по привычке пристально наблюдал за моральным состоянием и дисциплиной своих подчинённых.

Назначенный в наш город молодой толстопузый поп отличался на редкость хитрой рожей и хамскими манерами.

Знакомый со многими из морского начальства, и общаясь с большинством горожан, я часто публично смеялся, почти издевался над этими херувимскими явлениями.

Но недолго.

Внезапно мне стало стыдно. Да…

Просто наступило время одной из кавказских войн и морскую пехоту из нашего городка погнали в далёкие горы, усмирять непокорных.

Ежедневно с грузовой станции уходили вагоны, на платформах раскреплялись танки, бронетранспортёры, пушки, уезжали под настоящий вражеский огонь сотни незнакомых мне матросов.

И всех их строем приводили в церковь на прощальные молебны.

Я имел возможность видеть такое.

Их пытались обмануть, а они и сами были готовы к этой возможной лжи! Непонятные и непривычные слова, что звучали в храме, и собственный шёпот молитв были нужнее тем, молодым, что в бушлатах, да в бескозырках, чем профессионально и добросовестно завывающим златоглавым попам…

Их глаза, мальчишеские, испуганные, в надежде, что, может быть, всё это не чушь, что вдруг Он, этот седой старик в балахоне, на облаке, существует, и что сейчас, в эти минуты, когда никак не спасёт от встречи с будущей шальной пулей ни добрая мамка, ни сильный отец, может Он что-то сделает, услышит и убережёт…? А вдруг?!

И они молились.

Как же эти мальчишки молились!

Неумело, вразброд, поначалу всё ещё по-пацански кривясь усмешками в строю перед своими же, но потом обязательно затихая, меняясь голосом, лицом, взглядом….

Они смогли сказать своё. И свято верили, что кто-то важный, справедливый и всемогущий их обязательно услышал.

Кофе кончился.

Капитан Глеб Никитин ничуть не отвлёкся, когда удивлённая неожиданным красноречием Мария повторно наполнила чашку гостя.

– Но были и другие, постарше…. Вместе с массовыми отправками незнакомых мне матросов, уезжали на войну и офицеры, многие – мои ровесники. Лейтенанты, майоры. С некоторыми я жил по соседству, с кем-то мы дружили семьями, наши дети играли вместе на улице. Они были умнее ребят, призванных на срочную службу, скептичней, образованней. На тех публичных молебнах мало кто из них появлялся добровольно, были у офицеров заботы и поважнее: служба, ответственность за отправку батальонов, семья, прощание….

Эти всё понимали.

Я видел в церкви их жён, молодых офицерских жён.

До этих событий – ни разу, а тут – сразу десятками.

Я слышал их рыдания, стоны, проклятия.

Ни до и ни после в этой церкви не звучало столько проклятий!

Какие там ещё женщины! Просто девчонки, обычные, городские продавщицы, учительницы, врачихи, парикмахерши, они ругали и политиков, и войну, и командиров, и своих мужиков, что те не смогли придумать что-то другое, спасительное для каждой отдельной семьи….

И они молились.

Их глаза.

Богородицы, мадонны…. По двадцать-то пять лет.

Им было всё равно, обман эта дряхлая религия или не обман. Для каждой из них это был просто шанс. Крохотный, ненадёжный…. В надежде раздобыть его эти девчонки и хотели быть обманутыми. И молились. А вдруг?!

Вот так вот.

Капитан Глеб Никитин выдохнул, резко встал из глубокого мягкого кресла.

– Так я думаю.

Мария молчала.

– А что касается Ивана…. Вам бы встретиться с ним, поговорить. Не чужие же вы люди, тем более, что сейчас так всё произошло. Он такой же, не изменился…

Глеб улыбнулся, разведя руками.

– Ну как?

– Посмотрим.

Провожая Глеба к дверям, Мария остановилась в прихожей, включила свет.

– Действительно, Иван всегда был таким, ну…. Закружило тогда нас, при первом-то знакомстве, как с мест каких-то привычных сорвало…

Женщина устало улыбнулась.

– Прощайте, Глеб!

– До свидания.

– Да, Глеб…

Мария приложила ладонь ко лбу, наморщилась.

– А зачем вы приходили-то ко мне?

«Во-от!».

– За вашей улыбкой!

– Но…

А капитан Глеб Никитин уже и не слушал никаких её возражений, сбегая по широким ступенькам подъездной лестницы. Остановился только на первом этаже и крикнул вверх, в эхо незакрытой всё ещё двери печальной квартиры, громко и весело:

– …Теперь я уверен, Мария, – закончатся эти трудные дни, и вы обязательно будете счастливы! Бу-де-те! До свидания!

Точность – вежливость королей.

И штурманов дальнего плавания.