Евгений Горбунов - Тонкий вкус съедаемых заживо. История лжи и подлости

– Некоторых – это каких?

– Каких?.. Ты вообще к чему это?

– Быстро тебя евреи научили отвечать вопросом на вопрос. Я просто спрашиваю у тебя, как у юриста. Твое компетентное мнение.

– А-а… – Толику польстили эти слова, – к рассмотрению и оперативной разработке, по моему мнению, принимают только анонимки с информацией о терактах и особо важных делах, которые на контроле.

– Это какие дела?

– Ну, убийства там резонансные, терроризм. Чикатило, например. Маньяк – убийца. Наводит страх на округу. Милицию дрючат через день – когда поймаете пидора? И менты хватаются за любую информацию. Зачастую с перегибом. До Чикатило девять человек признались или сколько там? А скольких к стенке поставили? Ой-ой-ой…

– По твоему, если по резонансному преступлению я позвоню в 102 и скажу, что киллер-убийца – наш председатель правления, то и его прижмут с проверкой? Так?

– Теоретически – да. Но ты перебарщиваешь. А простого человека обязательно проверят и даже задержат до выяснения, так сказать…

– Понятно, – глухо произнес Игнатьев, – спасибо, Толя.

Он встал и пошел к выходу, практически ничего не поев. Удивленный Фадеев хотел окликнуть его, но промолчал. Кто его знает, что у человека на душе.

Придя на рабочее место, он тяжело опустился в кресло и уставился за рисующую какие-то замысловатые трубы заставку монитора. Вокруг никого не было – все на обеде. В голове бушевало безумие. И это безумие нужно было претворять в жизнь.

Ненависть. НЕНАВИСТЬ. Даже она не дает согласия на самые темные в этом мире дела. Но ограненная скрипучим напильником убеждения и вставленная в философскую основу, она перерождается в спокойный и педантичный цинизм. Это тот, который, бросив взгляд на разношерстную толпу людей, отдает короткую команду: «Расстрелять!». И, закурив короткую сигаретку, машет рукой: «Огонь!». Морщится оттого, что выстрелы и крики бьют по барабанным перепонкам. Он ни о чем не жалеет. Тех, кого сейчас добивают из лязгающих затворами пистолетов, он считает животными. Просто животными. Ну не жалеть же в самом деле визжащую в предсмертном ужасе свинью, особенно если в меню на ужин свиные отбивные.

Отомстить!!! Игнатьев вспомнил о той, в которую без ума был влюблен, когда ему было шестнадцать. Красивая и веселая, она предпочла походы в кино со скромным пареньком Сашей разгульной компании, в которой экспериментировали и с алкоголем, и с наркотиками. Сгорая от безответной любви, Саша не оставлял попыток завязать отношения, но натыкался на какой-то странный стеклянный взгляд и просьбы усталым голосом отстать и не лезть. Стали поговаривать, что она, та прекрасная и несравненная, «села» на наркотики и ее часто видят около серого дома в частном секторе, где цыгане продают это зелье. Игнатьев несколько раз приходил туда, ждал ее недалеко от цыганской «малины» и, встречая, просил, чуть ли не на коленях, бросить это. Она смотрела на него пустыми глазами и отворачивалась. Дрался пару раз с ее «друзьями», которые материли его и не давали поговорить со своей, как считал Саша, любимой. Но однажды, когда она покупала наркоту, Саша зашел во двор к цыганам и потянул ее за руку прочь. Через пару секунд из-за тяжелых дверей выскочили трое черноволосых смуглых мужиков и жестоко избили Игнатьева. Досталось и девушке. Чтоб не приводила за собой такие хвосты. Но самое ужасное то, что один из цыган, поставив ногу на грудь Саше, смеясь, плюнул ему в перепачканное кровью лицо. Прямо при ней… Предупредили – зарежут, если что. Это ужасное ощущение унижения на глазах той, которую он любил, было практически невыносимо. Родители отправили его тогда в больницу. Оказалось, что сломано ребро и трещина на челюсти. А через две недели, когда Саша вышел из больницы, ему сказали, что его любимую нашли под кучей старого тряпья на свалке за частным сектором на окраине города. Изнасилованную и зарезанную. Поговаривали, что это сделали цыгане. Саша бился о стены в слепой ярости, и если бы не отец, взявший отпуск, и день, и ночь сидевший с ним, неизвестно, что бы было. Потихоньку улеглось. Но осталась ненависть к тем, кто продавал темное зелье в сером доме с покосившимся забором.

Воспоминания пронеслись вихрем в голове Игнатьева. Подступил ком к горлу. Через много лет ублюдков должна настигнуть месть. МЕСТЬ! Такая же ужасная, как тот плевок в лицо. Месть за исковерканную его первую любовь. Смерть этим тварям! И это поможет ему сейчас в его войне с сегодняшними негодяями. Надо завести себя, отдать мести и ненависти старые долги.

Пришла пора!!!

Из груди Игнатьева вырвался глухой зловещий рев. Он сидел перед монитором, обхватив голову руками. На него удивленно обернулись Ласка и Орлов. Потом взгляды их встретились, Орлов пожал плечами, и они продолжили заниматься своими делами.

Ближе к вечеру Игнатьев позвонил своему однокласснику Вениамину Табачникову. Вениамин работал провизором в аптеке в одном из спальных районов города. Он был наглым, бесцеремонным типом, с перехлёстывающим все мыслимые и немыслимые края любопытством. Но веселым, острым на словцо. С ним было интересно поговорить, выпить рюмку-другую. Он все обо всех знал, был в курсе всех событий на районе, со всеми блатными и неблатными был на «ты».

Договорились, что Саша заедет к нему на работу, в аптеку. Игнатьев приехал поздно, Веня уже сдал смену и собирался домой. Он сел к Саше в машину, и они какое-то время обсуждали последние новости об одноклассниках, густо пересыпанные колкими и смешными шутками провизора. Саша быстро и без подготовок перешел к нужной теме:

– Вопросов два. Первый: знаешь, где купить ствол?

– Хороший первый вопрос, – Веня смотрел на него с удивлением, – ты что, решил устроить…

– Вениамин, вопрос – ответ. Знаешь или нет. Шутить будем потом.

– Понятно… Что, прямо сейчас будешь брать?

– Не сейчас, завтра… Так что?

– Может, ты расскажешь, что к чему хотя бы?

– Не расскажу… потом, может быть…

– Тогда так, дело серьезное, наметки у меня есть, будь готов с деньгами выехать в любую минуту, я позвоню. Второй вопрос?

– Второй… Помнишь, когда мы учились в школе, за домами, в частном секторе продавали наркотики?

– Ну.

– Их там сейчас продают?

– По-моему, да. А куда эти цыгане денутся? Слышишь, что вообще за херня, на черта оно тебе надо?

– Ну, надо… Может, поедем, и посмотрим на старый домик? А я тебя потом домой подкину. Идет?

– Идет, – Табачников поморщился, – на что мы только будем смотреть?..

Через пять минут они подъехали по разбитой дороге к интересующему их дому. Пейзаж был еще тот. С одной стороны были обшарпанные панельные девятиэтажные дома, с другой – частный сектор с покосившимися заборами и серыми домишками. Это была окраина города, и жили здесь в основном старики, алкоголики, цыгане и другой «веселый» народец. Здесь варили и продавали мерзкий самогон, готовили «ширку», пихали наркоманам всякую дрянь, скупали у них за бесцень и дозу всякую всячину.