Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник)

Дарения все-таки однажды прекратились – и по совершенно не зависящей от нашего героя причине: издательство на ближайшее время не анонсировало никаких новинок (ждали роста цен на бумагу).

Но семя прекрасного было брошено и давало всходы: лежал Верхарн на тумбочке возле Нининой кровати, и как-то поутру потянулся Валя к нему загорелой рукой… открыл на тридцать пятой странице, прочел, что человек, решивший умереть по своей воле, вправе называть себя бессмертным, – и целый день потом думал над прочитанным, обнаруживая, к немалому удивлению, в своем миропонимании признаки столь мало свойственной ему рефлексии. Евграфу Соломоновичу в тот знаменательный день было ясно одно: Валя наверняка поругался с Ниной, и значит, грядет вечернее сидение с Настей во имя успокоения их обоих. Ах, если б мог Евграф Соломонович помыслить… но он не мог. Валя никоим образом не ассоциировался у него с читающим человеком. Если Валя читал название романа Кафки «Замок» с ударением на последнем слоге, то это уже почти не огорчало Евграфа Соломоновича. Он и сам порой думал, что Кафка там писал не о замке, а о замке, от которого нет ключа.

В конце концов, есть на свете великое множество людей помимо нас, чтобы им экзаменовать детей наших!

– Однако ж ты постарался! Не вертись, пожалуйста, и подними руку, – попросил Артема сосредоточенный Евграф Соломонович, обмазывая его, как вареник, сметаной, – у тебя ведь и температура, наверное, есть? Саша, принеси мне градусник из Настиной комнаты, – попытался он отогнать любопытствующую Сашку от ее троюродного брата.

Артем, перегнувшись, через плечо весело подмигнул ей. Евграф Соломонович, занятый сметанной процедурой, ничего не заметил и продолжал:

– Нет, не надо. Я сам схожу. – Он ушел и вернулся с серебряным цилиндриком в руке.

– Саша, ты с ума сошла слизывать сметану?! – Евграф Соломонович поймал племянницу на месте преступления. Сашка виновато отползла от Артема и вытерла рот рукой. – А ты?! – он обратился к Артему, который делал над собой нечеловеческие усилия, подавляя улыбку, – чему ты улыбаешься, позволь спросить? – Речь Евграфа Соломоновича все больше напоминала каскад коротких выстрелов шрапнелью. Он переходил в стадию характерного раздражения с придыханием, – очень смешно! Так смешно, что просто я не знаю, как! Ты, что маленький? Тебе сколько лет? Ты иногда головой думаешь?

– Я загорал, – решился прервать бурный поток отцовских словоизлияний Артем. Но потерпел фиаско.

– Он загорал! Посмотрите на него! И что прикажешь делать? Везти тебя в ожоговый центр? А мама? Ты подумал, что я ей скажу, когда она вернется? Ты об этом подумал?

Артем, густо-белый по всей поверхности торса – до брюк, – недовольно скривился и опустил голову на грудь.

– Ты где вообще был? Ты с кем был? – Евграф Соломонович возобновил процедуру намазывания. Сам он перепачкался сметаной едва ли не больше, чем его сын. – С кем, я спрашиваю тебя?

– Со Славиком. – Артем постарался ответить строго, но вышло скорее смешно, и он мысленно обозвал себя дураком за неумение держать удар.

– С Молодцовым?

Артем молчал и сидел неподвижно. Евграф Соломонович молчание расценивал как согласие.

– Вот я сейчас возьму и позвоню Славе! И спрошу его, почему он за тобой не уследил! – Евграф Соломонович, как истинный живописец, наложил на нос сыну последний мазок. Нос сгорел сильнее всего прочего Артема.

– Ну пап! Что я, младенец, что ли, чтоб за мной следить?

– Младенец, – невозмутимо отозвался Евграф Соломонович, – младенец и есть, если не умеешь себя контролировать. Где вы были?

– В Коломенском.

– Лежали на грязном газоне! Крем с собой не взяли… о, яду мне!

– Пап! – Артем почти взял фамильную нотку, к немалому, надо сказать, удивлению Евграфа Соломоновича.

– Не нуди, пожалуйста, как пятилетний аденоидный ребенок! Имей мужество расплачиваться за содеянное!

Артем не сопротивлялся: он всем своим существом чувствовал неизменность отцовского мнения относительно собственного, его, младенчества. И от этого становилось Артему гадко. Невыразимо гадко. И эта сметана, совершенно никому не нужная, казавшаяся совершенно не к месту! Артем понимал, что с этой минуты настроение его поползло вниз. Так что к вечеру он станет невыносим. Температура, пожалуй, все-таки была, но от градусника он отказался наотрез, предпочитая в данном случае открытую конфронтацию.

– Все, пап.

Артем сморщился, отчего его лицо приняло капризное выражение, и, отстраняя правой рукой гипотетического обидчика, встал, собираясь уйти. Хотя «его» комнатой, куда предполагалось уходить в подобных случаях, и была гостиная. Это обстоятельство, внезапно осознанное, заставило Артема уже в дверях остановиться.

– Пап, я сегодня часов в десять, наверное, пойду на салют.

Евграф Соломонович сидел с пустой сметанной банкой на коленях и вид имел удрученный.

– Конечно. А что ты спрашиваешь? Ты же теперь взрослый. – Евграф Соломонович, вознамерившись взять первенство ухода к себе в комнату в свои руки, встал и, не расставаясь с банкой, прошел в кабинет. Он закрыл за собой дверь. Через минуту открыл и, адресуясь к Сашке, сказал: – Саш, иди, прошу тебя, вымой рот. – Даже не посмотрел на нее и снова затворился в кабинете.

На одну минуту все в доме Декторов замерло: Артем, стоя на вчерашнем валином месте, откуда тот произносил свои обличительные речи, полуобернувшись, смотрел на закрытую дверь, за которой был отец. Сашка тоже смотрела на дядину дверь и колебалась: слушаться ей старших в их отсутствие? Идти или не идти? Артема она среди старших не числила. Итак, они оба смотрели, каждый на что-то надеясь. На что-то свое. А потом Артем перевел взгляд на Сашку, хмыкнул и поплелся на кухню чего-нибудь съесть. Обед Евграфа Соломоновича так и остался неоконченным. Артем выкинул холодную кашу в ведро и вымыл тарелку. Травмированное тело горело, и прикосновение холодной воды казалось поистине целебным. Сашка в ванной нюхала средство для мытья раковин и унитазов, по праву считая, что жизнь удалась. Еще она любила запах только что сгоревшей спички. Но испытывать это удовольствие сегодня было бы уже сверх меры. И она смирилась.

В квартире на седьмом этаже окнами в три стороны света воцарилась атмосфера грусти. Грусть вселилась туда новым членом большой семьи и упорно не хотела съезжать.

– Привет! – сказала Сашка и хитро осмотрела брата с ног до головы, при этом ковыряя ковер мыском левой ноги.

Валя замученно улыбнулся в ответ и снял с плеча рюкзак. С рюкзаком он становился похож на Пиноккио.

– А где ты был? – не унималась соскучившаяся Сашка.

Валя переобулся и, потрепав сестру по голове, пошел умываться. Сашка потянулась за ним вслед.