Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник)

Июнь был упорно холодным; ночью страшно зябли ноги у родителей, и они по очереди бегали в ванную греться. Артем никогда почти не мерз. Но сидеть в пледе было как-то уютнее. Он сидел и тихонько напевал себе под нос какую-то песню «ДДТ», когда скрипнула дверь и в комнате возник Евграф Соломонович. Евграф Соломонович всегда так делал: он сначала заглядывал, словно присматриваясь к комнате, примериваясь к ней, потом уже входил целиком и заговаривал:

– Тема? Ты не спишь? Я пришел с тобой поговорить.

Артем обернулся и добродушно, хотя в темноте не видно было этого, посмотрел на отца:

– Да?

– Да, сынок. – Евграф Соломонович тихо прошел к кровати и сел рядом с Артемом. Два силуэта, одинаково ссутулившиеся вправо, трогательно выделялись на фоне еще не потемневшего окончательно в огромном окне московского неба. – Ты знаешь, мы на дачу в этом году поедем позже, если вообще поедем. И мама мне сегодня сказала, что Галя уезжает в какой-то трудовой лагерь. Без Саши. – Артем стал слушать внимательнее. – Так вот, Саша, вероятно, поживет у нас немного. Думаю, недели три. – Евграф Соломонович поправил очки на переносице. – Вот, собственно… ну и что ты думаешь?

Артем совсем повернулся к нему и не сразу ответил. Евграф Соломонович было подумал, что в голове сына совершается какая-то сложная умственная работа, но все было проще: Артем улыбался в темноте. Он очень любил Сашу. Сквозь улыбку он проговорил:

– Значит, Сашка будет с нами? Вот здорово! А где она будет спать?

Евграф Соломонович почему-то смутился: он и сам не знал, ждал ли он какого-то другого ответа или действительно не знал, куда поселить Сашу, – только он тоже подал голос не сразу.

– Ну, наверное, в большой комнате, у тебя. А еще можно ее к маме поселить. Ведь Настя уедет в командировку. Не думаю, чтоб она возражала.

– А Валька знает?

– Нет, Валька не знает. И вообще… где Валя? Двенадцатый час уже! Где он? Безобразие!.. – Евграф Соломонович мастерски взял верхнюю ноту гневного регистра. – Безобразие! Что он себе думает?

– Он провожает Нину. Он звонил, просил тебя не беспокоиться.

– Не беспокоиться? – Евграф Соломонович встал и принялся мерить комнату шагами. – Я, Артем, ваш отец и буду за вас беспокоиться до самой смерти. Ведь ни за что не поверю, что Нина такая безответственная девочка, что позволит ему уходить так поздно и подвергать себя… опасности. Вот именно, опасности. А если с ним что-то случится? – Евграф Соломонович замер в позе риторического вопроса.

– Папа, ты посмотри: на улице ведь белые ночи стоят! Прям как в Петербурге!.. они же любят друг друга, пап. Она же не может… она заинтересованная сторона, понимаешь? Хотя дико как-то это все звучит…

– Что «дико»?

– Заинтересованная сторона, я имею в виду. Некрасиво.

– Какая разница, как звучит!..

Евграф Соломонович принялся молча ходить туда-сюда. Артем зачарованно любовался белой ночью. Ему все казалось, что на улице поет кто-то.

– Пап, а ты бы мог спеть маме серенаду?

– Что?

– Я говорю: смог бы спеть маме серенаду?

– Серенаду? Маме?

– Да.

– А… зачем?

– Ну, затем, что ей это было бы приятно. Романтично. Что никогда я не видел, чтоб кто так делал. Затем, что ты ее любишь… смог бы?

– Перестань, пожалуйста, говорить ерунду, Артем! Я серьезно с тобой разговариваю.

– А я бы смог. – Он мечтательно склонил голову на плечо. На лице его цвела блаженная улыбка. – Так красиво, когда мужчина поет женщине в ночи под окном о своей любви. Мне кажется, сердца должны переворачиваться от этой песни…

– Нет, я решительно не могу с тобой разговаривать, Артем. Ты… ты снова в своем репертуаре. Я пойду лучше.

– Нет, пап, представь себе: ты с гитарой… венец творенья, дивная Диана!..

Евграф Соломонович махнул рукой и прошел к себе в кабинет, а Артем тихо засмеялся и накрылся пледом с головой. На улице запели громче, но слов никак нельзя было разобрать. Внезапно откуда-то из глубины квартиры до него донесся звонок. Кто-то звонил в дверь.

– Пап! Там Валя пришел! Он хочет домой!

Евграф Солмонович сосредоточенной походкой пересек большую комнату в коридор и закрыл за собой дверь, чтобы Артем, вероятно, не видел и не слышал того, что должно было разразиться в сию минуту. Артем закинул руки за голову, закрыл глаза и упал на кровать, которая упруго подбросила его и приняла. Ему и не нужно было слышать. Он знал и так.

Он знал, что папа сейчас стоит в темном коридоре, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Ждет, пока Валя откроет дверь ключом. Да, Валя мог бы догадаться еще чуть-чуть опоздать. Потому что если прийти после двенадцати, а не без двадцати, не без пятнадцати минут, то папа ляжет спать и ни к чему, абсолютно ни к чему до следующего утра будет невосприимчив. Но вот на следующее утро… Артем услышал, как за стеной о чем-то взвизгнул его брат, попавший в ловушку, и как папа что-то взвизгнул в ответ. Иногда он поражался тому, насколько похожи их голоса. Иногда жалел, что его голос был другим. И вообще он лежал сейчас с закрытыми глазами и всем своим существом чувствовал причастность к происходящему в коридоре. Ибо он точно знал, чем закончится происходящее. Его занимали какая-то недавно народившаяся мысль и та песня, что беспрепятственно лилась в окно и никак не затихала.

А в коридоре происходило вот что. Евграф Соломонович, чувствуя неприятную тяжесть в левом боку, стоял и ждал, пока Валя откроет дверь. Валя, в свою очередь, по ту сторону двери изо всех сил надеялся, что Евграф Соломонович изменит своей привычке отходить ко сну лишь после полуночи и утомится на полчаса раньше. Надежды его не оправдались.

– Ну и конечно, твой автобус стоял в пробке. В одиннадцать вечера в будний день на окраине Москвы. Попробуй сказать, что я ошибаюсь, Валя. Я ведь на самом деле могу ошибаться. – Евграф Соломонович пока говорил, украдкой посматривал на сына поверх очков и заметил, конечно, как тот вздрогнул от неожиданности.

Валя сквозь усталость злился. И злился он мелкой ворчливой, самому противной злостью. И думал Валя, что Евграф Соломонович злится злостью еще более мелкой и ворчливой.

– Папа, я провожал Нину. Ты же знаешь. Я звонил, просил Тему передать тебе… он что, забыл? – Валя поставил портфель в угол и стал снимать ботинки, зачем-то внимательно рассматривая их в темноте. Все дело было в привычке.

– Нет, он не забыл. Но, Валя… сколько раз мы с тобой говорили уже!.. Я ж понимаю: у вас там, наверное, сначала словесное прощание, потом – сцена на балконе. И, разумеется, длинный прощальный поцелуй. Но, сынок… надо же тогда время рассчитывать.

Валя что-то прошипел себе под нос и прошел в ванную. Евграф Соломонович подвинул к стене ботинки, которые сын забыл посреди коридора и по пути в кабинет сказал Вале: