Фарид Нагим - Танжер

Подошла девушка, нагнулась и выставила отрешенное лицо. Она жевала.

– Нет, так не пойдет.

Герман передал мне Генку и вышел. Он о чем-то говорил с толстой, тепло одетой женщиной. Извивалось и хлопало сорванное рекламное полотнище.

– А она не кусается у вас? – подошла еще одна девушка, она тоже жевала.

Водитель не ответил.

«…что ла-ла-ла колокола, и ты войдешь в распахнутые двери… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

– Поехали дальше, – сказал Герман.

Мы тронулись. Я не удержал Генку, и он снова перелез к Герману.

– Вот здесь остановись.

– Вас сколько будет? – спросила другая толстая женщина.

– Трое вместе с собакой.

Она засмеялась.

– У нас девочки только от ста долларов. Вы сколько будете брать?

– Одну.

– Ой, смотрите, собака!

Подошли две девушки. Обе жуют.

– Возьмите нас двоих за сто пятьдесят.

– Генка, тебе нравятся эти? – спросил Герман.

Генка дружелюбно и радостно лизал девушкам руки.

– Может быть, вон ту маленькую возьмете? – вдруг сказал водитель. – Ничего так вроде?

– Где? Эта? Как она тебе, Анвар?

– Не знаю, Герман, сойдет, ты сам смотри.

Герман вышел вместе с Генкой договариваться. Девушки сутуло поднимались из подземного перехода и выстраивались в ряд, закрываясь ладошками от снега и ветра. Им было холодно в легкой одежде.

– Это капитализм. Это капитализм…

– Поехали дальше.

– Смотрите-смотрите, клиенты с собакой! А она у вас тоже будет трахаться, ха-ха?!

– Генка, они тебе нравятся? He-а, не нравятся.

– А чё?

– Он говорит, что ему не нравится!

– Ничё девочки? Чё не берете?

– А тебе как, Анвар?

– Вон та вон ничего, скромная такая, – снова сказал водитель.

Герман промолчал.

– Ой, бляха, Тань, смотри, здесь клиенты с собачкой!

– Ой, какая собачка, а ее можно погладить? Собачка, собачка.

– А она не кусается?

– У нас девочки по сто! Скидок не делаем, даже в честь праздника. Вон ту вон можно взять, Га-ал, подойди сюда!

От кучки отделилась замерзшая девушка. Она жевала, и было видно, что она шмыгает носом.

– Повернись, Гал.

Она повернулась.

– Ну как? Она нравится клиентам, жалоб не было. Просто гейша.

– Может, вон ту возьмем, Герман?

Я вдруг заметил, что ищу девушку, похожую на Асельку. Как-то автоматически, будто не желая изменять ей.

Мы остановились возле магазина «Дары моря».

– У нас все девочки хорошие, жалоб не было.

– А? Как ты, Анвар?

– Возьмите, не пожалеете. Еще приедете, вот увидите.

– Не знаю… а не скажете, кто вон та вон девушка по гороскопу?

– Что? Какая?

– В короткой белой куртке.

– Анжел, повернись, ты у нас кто по гороскопу? Ха-ха. Она не знает. А вам не пох? Кто? А? Телец? Она Телец.

– Ну как, Герман?

– А ты как?

– Или вот эту возьмите, которая сбоку, у нее грудь третий номер!

– Кто?

– Корнелия, повернись!

– Что-то не очень, а может быть, вы сами с нами поедете?

– Нет, я сегодня не работаю, то есть я работаю, но только со своим материалом.

– Как это?

– Решайте скорее, а то холодно.

– Нет, Генка не хочет тельцов, Корнелий, поехали дальше.

– Ну, смотрите, дальше будет только дороже.

Меня так удивляла эта простота, веселье и легкость продажи, будто мы все сообща покупали кого-то третьего. Медленно ехали и останавливались везде, где они стояли. Герман выходил договариваться, рассматривал девушек, шутил с ними. Всерьез подбирал партнершу для Генки. Генка прыгал на колени девушек, ласкался, крутил хвостом. Девушки жевали, смеялись и заигрывали с ним, как простые люди. По Тверской шли иностранцы с красными лицами, с рюкзачками за спиной и смотрели на нас круглыми, детскими глазами сквозь круглые очки.

– Бля-адь, я не знал, – играл я. – Это капитализм.

Мы поехали дальше. Становилось все темнее и безлюднее. В темноте, возле машин напротив «Интуриста», стояла высокая черноволосая девушка в светлом и длинном шерстяном пальто.

Герман вышел и говорил с кем-то в заснеженной машине. Девушка не смотрела в нашу сторону.

Ничего уже не получится у него, нет никого.

– Все, Анвар, двигайся… Садись, – сказал Герман. – Все, можно ехать.

Я подвинулся, и она села ко мне, пытаясь как-то устроить свои длинные полные колени в черном, тонком и прозрачном. Вдруг установилась какая-то особенная тишина. Поток машин с сияющими и скользящими по ним огнями. В метели Большой театр, будто призрак, на секунду возникший из прошлого. Она заторможено и равнодушно жевала жвачку. Машина наполнилась приторным дешевым запахом. Я не мог заговорить и только искоса посматривал на нее. В ее черных волосах паутинно блестели капли. Вспыхнула полоска на выпуклой нижней губе. Внутри меня все замирало в предощущении, мышцы рук вздрагивали.

– А как тебя зовут?

– …ана, – неожиданно вяло, заторможенно.

– Анна?

– …Яна, – недовольно, тяжелым и непослушным языком, двигая жвачку.

– Как? Яна?

– Да, – грубо сказала она.

– А ты откуда?

Она что-то пробубнила и раздраженно закрыла глаза, продолжая отрешенно жевать.

– A-а, с Украины.

Она открыла глаза, осмотрелась, медленно и тяжело поднимая и опуская веки. Снова закрыла. Челюсть ее двигалась. Густая тушь на длинных ресницах.

И я вдруг понял, что мы же ее купили, что это наша девушка, что я уже могу делать с нею то, что хочу, могу начать уже прямо здесь, в машине. Все просто. Я смело обхватил руками ее голову и повернул к себе. Она открыла глаза, недовольно и, словно не узнавая и не понимая, чего я хочу, нахмурилась, раздраженно вздохнула и хотела убрать мои руки. Быстро поцеловал ее и задохнулся, пораженный. У нее были необыкновенно большие и полные губы. Скользкая, гладкая и безвольная плоть заполнила собою весь мой рот, вообще не привыкший к таким размерам, показавшийся маленьким. И оттого, что губы ее были так вялы, они казались еще больше. Хотелось длить и длить этот момент, мять и перекатывать эти податливые словно бы целлулоидные валики, ласкать, упираться, охватывать и дотягиваться языком, продавливать и пробовать их зубами, посасывать это нечто, кажущееся уже отдельным от нее и от всего вокруг. Хотелось сглотнуть. И невозможно приятно было сочетание сладких губ, с ее синтетически сладким и свежим от жвачки дыханием.

Я отстранил ее голову с заторможенным взглядом и смотрел на ее тяжелые губы, как на некий музейный феномен. Складка делила нижнюю губу пополам, будто она треснула. Чудилось, что ее губы все еще шевелятся у меня во рту.

Потом я снова целовал ее, а правой рукой расстегивал пальто как-то слишком нагло, все еще боясь своих действий, не веря. Она недовольно и заторможено мычала и сопротивлялась. Казалось, ей просто тяжело выговаривать слова и двигать руками. Кроме белой мохеровой кофточки, черных узких трусиков и длинных тонких чулок, на ней ничего больше не было. И я представлял себе, как ей задувало снизу ветром и снежинками. Меня обжигала холодная, гладкая и нежная кожа живота, чуть более теплая, и еще более гладкая, нежная и липкая кожица ее ляжек. Я протискивал клин ладони, она сильно стиснула ноги, и я почувствовал эти ее хрящики.