Фарид Нагим - Танжер

По той же дороге, где мы с Толиком собирали подснежники, несли его гроб на кладбище.

Снег привнес во все запах тревоги. Звук капель, далекий лай собак. Чувство страха, что все умирает, что рядом со мной и далеко вокруг все предельно реально в своей равнодушной жестокости и сексуальности.

Я стоял в прихожей и слушал, как он поет за дверью.

Край небоскребов и ра-а-аскошных вилл… ла-ла-ла… я есть просил, я умирал… за что вы бросили меня за что, ведь я ваш брат, я человек… ла-ла-ла… не признаете вы мое ра-адство, а я ваш брат, я человек… вы вечно молитесь сва-аим богам, и ваши боги все пра-ащают вам… – он пел громко, с чувством и счастливой болью.

Когда я открыл дверь, он сбился и смущенно замолчал.

– Вот, пожарил котлеты!

– А ты?

– Я уже полторы съел. Ничего, – он радостно тер ладошкой волосы. – Дедушка не отравился, как говорили в одной семье.

– Слушай, это удивительно, как у тебя получается так вкусно картошку жарить?!

– Не жалейте масла, как говорят в одной семье.

– Но она же просто сладкая и какой-то необъяснимый вкус.

– Анварик, скоро Новый год, а у нас за окном целый лес елей и сосен!

– Я сегодня уезжаю.

– Куда? Зачем?!

– На Петровско-Разумовскую надо съездить, зимние ботинки забрать.

– Может, не поедешь… я смотрел твой гороскоп – у тебя сегодня опасный день. Даже обведен красным кружком.

– Надо, сегодня выходной, все дома.

– Ну да, ну да, как говорил учитель Санько… Я сегодня видел сон, Канаева стояла вместе с Вовкой, это не к добру.

– Если приснился плохой сон, нужно посмотреть в окно, и он не сбудется.

Он задумчиво смотрел в окно.

– Этот снег, эти вечные проклятые снега! Эта вечная российская безнадега. Как я мог попасться на крючок, и вот остаться вот так вот?

– А как в Ялте Новый год проходит?

– Пошло, как.

– Не хочешь говорить, не надо.

– Как? На площади, под бронзовым мудаком Лениным стоит елка… и дождь идет.

Я ел котлеты, а он хлеб с горчицей.

– Люблю черный хлеб, – сказал он, сморщился и едва не заплакал. – О-о-ох, крепкая… Но вкусная какая!

Встал, чтобы снять турку с огня, и вытирал слезы.

– Будешь кофе?

– Нет.

– Смотри, какой кофе, с радужной пенкой.

– Нет. Кофе – это жареный песок.

– Опять нет солнца! Которую неделю нет солнца! – злился он.

Я тихо собирался в прихожей. Он, склонившись набок, сидел на стуле и смотрел в окно, глаза его блестели.

– Пока, – сказал я.

Он промолчал.

– Не грусти. Надо съездить.

Он молчал. Его сгорбленная спина казалась очень маленькой. Очень маленькими казались поджатые ноги.

– Иди, иди, чего ты? – вздрогнул он. – Я же тебя не держу.

– Ну и пойду. А чего ты, как будто умираешь?

– Я не умираю. Возьми мою шапку, она теплая!

– Ты что, она мне маленькая.

– Да, маленькая, блин.

– Но я же вижу, что ты сидишь с таким видом недовольным, как будто обвиняешь меня!

– Я не обвиняю тебя… хотя бы шарф мой возьми, он шерстяной. Настоящая, колючая шерсть.

– Зачем, видишь, как эта куртка застегивается.

– Ты придешь сегодня?

– Ну, конечно приду, мне же только ботинки забрать и назад.

– Деньги возьми… вот… вот жетончики на метро… вот, на.

– Ты все свои деньги мне, что ли, хочешь отдать?!

– У меня еще есть. Возвращайся скорее, Анварик-фонарик. Видишь, как здесь хорошо, какая пустынная красота!

На асфальте дорожки еще виднелись замерзшие слюнные следы улиток. Я уходил, а он смотрел мне вслед. Я махнул рукой, чтобы он закрывал дверь.

Над гостиницей «Киевская» большой билборд с одним только словом «МУЖИК». Что за мужик, какой мужик? Доехал до Петровско-Разумовской. Подумал, что вот и год уже прошел. Успел на автобус. Снова снег за окном и серый холод. Подошел мужчина и показал мне удостоверение контролера. Я притворился глухонемым, засопел носом, задергал руками. Он задумался, а потом кивнул головой и ушел. Хотелось с кем-нибудь заговорить, но я был глухонемым.

Встретила Нина Васильевна. За столом сидел хмурый Вова.

– Ты на меня, наверное, обижаешься, Вова?

– Нет. Что же ты думаешь, что мы звери? – говорил он. – Не можешь отдать, не отдавай.

– Твоя жена приезжала, – по-родственному сказала Нина Васильевна.

И я вдруг подумал, что Асель вернулась, её научила жизнь горьким опытом, и она приехала ко мне, чтоб начать все по-новому.

– Какой-то человек, он назвался твоим спонсором, он позвонил тут и сказал, что приезжала твоя жена и просила передать тебе, что они уплатили все твои долги. Еще он спрашивал, должен ли ты за квартиру, – она посмотрела на меня, словно извиняясь. – Ну-у, вообще-то да, говорю. Думаю, раз он спонсор.

Кто бы это мог звонить, что за мужчина? Значит, не вернулась, раз «уплатили». Значит, не то.

– Надежда звонила какая-то, просила передать телефон, я записала, где-то тут, сейчас найду.

Я догадался, что звонил наверняка Гази, радуясь, что сделает мне больно. Потом подумал, что Асель, возможно, звонила Дудановой. Позвонил. Никто не брал трубку.

Из комнаты вышел заспанный Димка с чайником. Он хмуро кивнул мне и прошел на кухню. Я стоял в его комнате и недоуменно пожимал сам для себя плечами. Консервные банки с окурками, жирные вилки и ножи, комья пыли в углах, кровать без белья, значит, спит в одежде. Мне так хотелось рассказать ему что-то страстное, трагичное или смешное. «Если б ты знал, Дима, как хорошо в Крыму, какой чудесный мир, как мне там было одиноко»…

– Мне не понравился твой Суходолов, – вдруг сказал он сзади.

– А что так, Дим?

– А я думал, что он сухощавый, длинный, я его таким представлял по твоим рассказам.

– А он другой совсем, – засмеялся я.

– А ты где сейчас?

– В Переделкино, на даче одной.

– С этим?

– Да, это друга его дача.

– А этот Суходолов чем занимается хоть?

– Сейчас в какой-то фирме патриотической работает.

– А он невзлюбил меня с первого взгляда, когда мы с тобой на вокзал пришли, как если бы он девушка и любил тебя, а ты пришел с другой девушкой, с которой у тебя даже ничего не было, просто знакомой, а он невзлюбил.

– Ладно, Дим, не понял я, что ты хотел сказать.

– Он мне тоже не понравился.

– Ну и ладно, Дим.

– В нем что-то бабское есть.

– Да нет в нем бабского. Он просто литературу любит и помогает мне, вот и все, Дим.

– Не знаю, Анварка, я бы даже в Кремле не стал бы с ним жить.

– Ладно, Дим. Будешь пить?

– Нет. Мне работу искать надо.

– Ну, смотри.

– Нелли вышла замуж за какого-то крутого телохранителя. Звонила сюда, звала тебя в ресторан, бля.

– Да?

– Да, бля. Работает заместителем в журнале «МУЖИК», скоро будет главным.

Я прошел в свою комнату. Летом казалось, что я никогда уже не вернусь в этот дом, в эту жизнь и ничего из того, что было, уже не повторится, зимы не будет больше в моей жизни.