Фарид Нагим - Танжер

На танцполе уже никого не было, кроме нас. Клуб закрывался. Загорался свет, и было ощущение, что разбили новогодний шарик, в котором ты сидел, и вот ты в обычном советском подсобном помещении. И в обслуге этого заведения уже не было чего-то таинственного и зловещего, я заново узнавал своих уставших современников, своих коллег по метро.

– Я заметила, что всегда так свежо на улице, когда выйдешь из клуба.

– Точно.

– Теперь одежда будет пахнуть сигаретами.

– Точно, так всегда.

– Все надо перестирывать.

Шел снег. Он казался древним на фоне этих церковных маковок. Странное было сочетание древних церквей и советских квадратных зданий. Мы немного подождали открытия метро. Она жила в Коньково, очень далеко, но я проводил ее, все равно нечего было делать. Снова напрягалась и твердела. Вся вытянувшаяся, натянутая, стройная, тронь этот ее рычажок снизу и дз-зынь – завибрирует, зазвенит, тонко запоет в ней этот хрустальный стерженек, создавая свою единственную и неповторимую мелодию. А потом сломается, и ей будет так горько и жалко его, но распустившаяся после этого волна размягчит ее, освободит от его осколков, сделает плавными все движения, придаст смелости и уверенности для жизни с мужчиной и вообще в мире. И плакать она будет уже от счастья, как освободившийся человек.

Она оставила мне свой телефон. Света. Коньково.

Я выбрал самую длинную ветку метро, сел в углу и спал, просыпался на конечных остановках, переходил в электричку на другой стороне и снова спал. Менялись лица – заспанные, потом все более свежие.

У Гарника смотрел «Титаник».

– Вот смотри, Анвар, сейчас глаз этой девушки станет глазом, когда она уже бабушка, а он так же сияет.

Это был очень долгий фильм, и я понял, что будет поздно, и я смогу остаться у них. Ксения беззвучно заплакала в конце.

– Удивительно, что за это время наши дома на «Байкале» снесли! – радостно сказал я. – Я звонил по телефону в дом, которого уже нет на земле. Где Анатоль, Анна Васильевна, где все?

– Да, агатай, скажи Ксении спасибо, что она твои коробки перевезла. Ты же пропал.

– А Димка другую квартиру снял, – равнодушно сказала Ксения. – Он уже нам звонил.

– Звонил? – манерно удивился Гарник.

– Да, звонил, он просто телефон Анвару просил передать.

Потом мылся в их ванной. Снова вспомнил свое голое отражение в хромированной выпуклости распылителя, даже виден член. Очень сильный напор воды. Тугие, колючие струи. Опустил распылитель в воду и когда поднес под струю пальцы, почувствовал в воде упругое, округлое и нежное волнение, совсем как у женщины там.

На следующий день Гарник уехал по своим делам. Ксения сидела на кухне. Я рассматривал кассеты. «Шоу гёлз», «От заката до рассвета», «Четыре свадьбы и одни похороны», «Фаринелли кастрат», «Секретные материалы»… Встал, в ленивом гипнозе бездействия пошел в туалет, и вдруг из-за угла прямо на меня выскочила Ксения. Мы столкнулись. У нее сияли глаза, она замерла, чуть вогнувшись в себя. Мы замешкались, я прошел в ванную, застыл там.

Она все решила, сидя на кухне, и потому так сияли ее глаза. Когда мы столкнулись, она уже все решила, и мне оставалось только обнять ее, и мы бы поцеловались, а потом бы упали с нею на пол, а я спал внутри себя. Целую жизнь с любовью и сексом подарила нам эта секунда, и она же все разрешила – все кончилось, мы были уже в разных углах квартиры. Но она все еще стояла у меня перед глазами, как женщина, вынесшая саму себя на ладошке, подарившая мне целую секунду огромной жизни со своей душой и этим своим телом. Будто немного пьяная и у нее такое жаркое лицо, такие черные, блестящие глаза и такой взгляд, как будто она полностью обнажена, осознает это, смущается и потому смотрит чересчур смело, с вызовом и гордостью…

И все стояла перед глазами, снова и снова выскакивала на меня из-за угла. И снова выскакивала. И снова я видел эти ее сияющие, на все решившиеся обнаженные глаза и переводил дух, утишал свое сердце.

«Нет, конечно. А если бы Гарник приехал? Нет, конечно. Нет, точно тебе говорю».

Бесстыдные, застенчивые, откровенные, честные, безоглядные, с гордым вызовом сияющие глаза Ксении. Это была бы не измена. Женщина – никогда не изменяет.

«Мы бы не успели одеться, и у нас бы вид был такой, что все понятно, да, тем более Гарнику… тем более ему».

И снова она вспыхнула из-за угла, эти ее почерневшие глаза, и снова забилось сердце.

Я шел и смотрел всем ментам в глаза. Никто не обращал внимания. Ночью меня все же остановили для проверки документов, и я, наверное, первый раз в жизни был рад этому. Я даже боялся, что он поленится и не заберет меня с собой. Сидел один в теплом «обезьяннике», а дежурный майор, длинный мосластый мужик, поднимал и опускал голову. И я с вопросительной готовностью ловил его взгляд. У него были толстые синие пальцы, наверное, сердце больное. Он задумчиво посмотрел на меня.

– Автор Винни Пуха? – вдруг спросил он. – Четыре буквы.

– Аллан Милн.

– Точно, ты смотри-ка.

«Какая пьеса? Пьеса ни о чем? Кому нужна твоя пьеса? Бессмысленная пьеса без названия. Даже названия нет, даже музыки нет».

– Язык международного общения?

– Эсперанто.

– Врешь небось?

– Абсолютно точно!

– Эс-пе-ран-то. Подходит, а я думал – английский, – он внимательно посмотрел на меня, я понимал, что он с удивлением рассмотрел во мне человека. – Приятно общаться с грамотным человеком.

– Спасибо.

– Бомж, четыре буквы.

– Что бомж?

– Ты – бомж, говорю.

– А-а.

– Работать надо, бабу себе найти, всего делов-то. С высшим образованием человек, а элементарных вещей не понимаете.

– Ну да.

– Так, здесь точки и дальше Ньютона. Чего-то там Ньютона.

– Бином.

– Выходит, что так и есть – бином Ньютона. Придется тебе посидеть здесь, пока кроссворд не отгадаем.

– Договорились.

И я вдруг почувствовал его. Он и сам не знал, ЧТО ему нравится во мне. Он просто чувствовал уважительность, смущение и мягкую покорность этой женщины под моей кожей и кайфовал от этого.

– Есть желание покурить?

– Есть.

– Покури.

– А пепел куда стряхивать?

– На пол. Утром подметет какой-нибудь чурка.

Только его подсознание знало, ЧТО тянет его ко мне, подталкивает подтрунивать надо мной. Как ему выразить ЭТО из себя, хотя бы похлопать меня по плечу или причинить шутливую и необидную боль, типа неожиданного щелбана. И срединное, бесполое нечто разворачивалось во мне, упивалось своей силой и властью.

«Привет, Кирилл! Я приехал!»

В этом кафе маленькие окна с занавесками. Стекла запотевшие, за ними снег. Бармен, облокотившись на стойку бара, смотрит телевизор без звука. На стене висят старинные часы с маятником. «Да, привет, Кирилл! Я вернулся! Как я рад тебя видеть». Когда он придет, я встану и пойду к нему.