Алексей Синицын - Искусство скуки

Филологу хотелось найти хоть какую-то мелочь, зацепку, едва уловимую нестыковку, в словах Франсуазы. Но чем дольше и пристальнее он всматривался в её лицо, тем больше понимал, что она права в своём утверждении какой-то неведомой ему и непреодолимой истины.

– Но ведь это действительно безумие. – Только и смог выдавить из себя он.

– Это безумие и называется судьбой, милый мой. – Франсуаза снова выпрямилась, сидя на своём единственном в Шатре деревянном стульчике.

– И что же теперь делать?

Вернан ожидал с её стороны всего, что угодно – публичного разоблачения, уничтожающего презрения, разочарования, равнодушия, молчания… Только не понимания и какой-то странной поддержки. Поддержки в чём? Почему? Зачем? Их состязание с Феликсом показалось ему теперь игрой в кости в ночном горшке…

– Я помогу тебе. – Франсуаза мерно слегка постукивала своими кулачками друг о друга.

– Поможешь мне? Франсуаза! – Он, было, ринулся к ней, чтобы отговорить, искренне заверить её, что этого совсем уже не нужно, что он просто, временно помрачился! А ей, если она вдруг, то ей за это грозит…

Но она остановила его порыв одним властным выверенным жестом.

– Ты можешь быть подлецом, если хочешь, но никогда не будь трусом. Подлость тебе могут простить, трусость ты сам себе не простишь никогда.

Вернан опустил руки и часто задышал.

– Не льсти себе, и не вини себя, потому что не ты заварил всю эту кашу. Гордыня с самоуничижением ходят рука об руку.

Эти её лова повисли в воздухе, как будто невероятно сложный автограф с обратным росчерком был внезапно найден в своём окончательном и несомненном графическом выражении.

Она действительно искренне хотела помочь осуществлению какого-то странного нечеловеческого плана, зародившегося в эпоху Сун, а возможно, даже гораздо раньше, этого никто не знал. Может статься, и сами монголы были придуманы только для того, чтобы одна единственная ваза не разбилась от нечаянного движения чьей-то руки более восьмисот лет назад, а нашлась в целости и сохранности в 20 веке, но только для того, чтобы всего через несколько дней окончательно разлететься на кучку бессмысленных черепков.

Она сложила черепки башенкой, отчего они стали похожи на древнюю многоуровневую пагоду, и, собрав все четыре конца тряпицы, завязала её узелком. Этого показалось ей недостаточным, она вытряхнула из холщёвого мешочка с верёвочной удавкой какой-то мелкий археологический «мусор» и поместила тряпичный узелок внутрь мешка, накрепко затянув удавку.

– Я пойду к песчанику одна. – Франсуаза выразительно посмотрела на Вернана. – Ничего не говори! – Упредила она его, готовые вырваться наружу возражения. – Буду ориентироваться по звёздам. Не волнуйся, не заблужусь. Так надо. Завтра Абенакр, наверняка, перевернёт весь лагерь. Отправляйся к себе и ложись спать.

Вернан ждал от неё прощального полуночного поцелуя, но она больше не обращала на него никакого внимания. Вздохнув, он вышел из её Шатра, буркнув «Спокойной ночи», и зашагал восвояси, почти раздавленный унынием.

Всё так и произошло. Наутро профессор обнаружил отсутствие сунской вазы. Вид у него был совершенно растерянный.

– Доктор де Кергье! (Абенакр больше не называл её Франсуазой) Как это могло случиться? Не могла же она просто испариться!

Однако профессор прекрасно понимал, что в сложившейся ситуации не стоило поднимать лишнего шума, это бы только повредило всей экспедиции. Наилучшим из возможных вариантов он счёл проведение скорейшего внутреннего расследования, которое должно было прояснить ситуацию с пропажей ценного артефакта до того, как к делу подключатся китайские инспекторы из комитета охраны культурного наследия Поднебесной. Под предлогом научного совещания он собрал после завтрака всех членов экспедиции отдельно от китайцев, которым объявил выходной. Они, похоже, не возражали.

Абенакру и в голову не пришло, что похититель с целью сокрытия своего преступления мог просто расчленить фарфоровую красавицу на кусочки, поэтому он считал нахождение вазы делом самого ближайшего времени. Куда её прятать в пустыне? Но проведя досмотр личных вещей всех членов экспедиции, он ничего не нашёл.

– Ты всё-таки расколотил её, а она помогла тебе её спрятать. – Феликс не спрашивал, а с досадным сожалением констатировал факт.

Ошибся он только в деталях, а Вернан этого даже и не скрывал, ему всё ужасно надоело. Он чувствовал себя крашенной деревянной шашкой в разметке какой-то дурацкой и непонятной ему китайской игры.

– Она вооон там, только я сам не знаю где. – Филолог равнодушно кивнул головой в сторону песчаника. – Хочешь, ищи…

– И что ты собираешься делать дальше? – Археолог чувствовал, что Вернан не врёт.

– А разве то, что я собираюсь делать, имеет хоть какое-то значение? – Он усмехнулся, как человек, которого в шестой раз за последние два дня приговорили к расстрелу.

– Значит всё она, – закачал головой Феликс, глядя в сторону песчаника, – ну и в переплёт ты попал, дружище.

Вернан равнодушно молчал, он услышал в голосе Феликса, несвойственные ему нотки сочувствия.

– Не бойся, я никому не скажу. Я же всё-таки твой должник. – Он сказал это так, что можно было подумать, это он снимает с Вернана бремя долга, а не наоборот.

– Да, мне всё равно… – Вернан зашагал от него прочь походкой Ноя, оставляющего навсегда в прошлом допотопный мир.

После 8 августа началось нечто невообразимое. Китайцы вели себя как пьяные муравьи, постоянно бегали, натыкались друг на друга, разбегались в разные стороны, чтобы столкнуться вновь и постоянно что-то кричали друг другу в лицо. Ни о какой работе не могло быть и речи. (При этом они не забывали в назначенный час требовать себе пищи). Абенакр в прямом смысле слова хватался за голову, и пребывал в полном отчаянии, безуспешно пытаясь вытребовать у своего транзисторного приёмника, хоть каких-то сведений о случившемся. Единственное, что ему удалось понять из противоречивых сообщений Гонконгского радио, так это то, что Мао, проснувшись на днях поутру радостно, но недобро расхохотался. Что это означало, Абенакр узнал совсем скоро.

Прибывший в тот же день (9 августа) на место раскопа местный чиновник в сопровождении разнузданных сельских «пролетариев», потребовал сдать все до единого (!) артефакты, независимо от их состояния и возраста, для последующего их полного уничтожения (!). Экспедиции предписывалось в 48 часов покинуть территорию Китайской Народной Республики. Спорить с ними было бесполезно. В недобром смехе великого Мао недвусмысленно прозвучала прямая угроза всему многотысячелетнему прошлому Империи. Чиновник уехал, оставив на месте своего заместителя с несколькими хунвейбинами, для надзора…