Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год

Но для Петра и этого было достаточно. Он сдал ключи от сейфа Борису Ильичу, сложил в портфель кое-какие безделушки, которыми дорожил, и пешком пошёл домой. Там заперся на ключ, не отвечал на телефонные звонки, растопил камин и всю ночь возился с бумагами: безжалостно рвал и сжигал их в камине. Наутро, собрав только самое необходимое, вызвал к себе Савву, отдал ключи от дома, велел, чтобы тот взял из оставшихся вещей всё, что приглянется… Стали прощаться. И вдруг… первый раз в жизни увидел товарищ Троицкий, как у верного соратника, служившему ему как верный пёс, не за страх, а за совесть, дрожит подбородок.

"Ну, будет, будет… Прощай!.. Вероятно, мы с тобой больше никогда уже не увидимся… Не поминай лихом!.."

И крепко обнял готового вот-вот разрыдаться Савватия Ексакустодиановича.

Подхватив чемодан, Пётр Троицкий лёгким летящим шагом отправился на вокзал, чтобы навсегда покинуть своё родовое гнездо. Удивительное чувство свободы, бодрости, жизни, которое он испытывал только в детстве, вдруг затеплилось в его душе, и будущее уже не казалось таким мрачным и безнадёжным.

Зима в Дальних Ключах разгулялась вовсю. Бывало, и метель дня на два заводила свою снежную карусель, протяжно завывая в печных трубах, но когда, перебесившись, вьюга затихала, на ослепительно-синее небо выкатывалось солнце, и яркие искры вспыхивали в ватных сугробах так, что глазам было больно. Снег скрипел под ногами радостным тугим хрустом, мороз играючи пощипывал щёки, а глубоко под сердцем пряталась тихая радость, которая обещала: подожди, ещё немного, и обязательно случится что-то очень хорошее, отчего на душе становилось так легко и просторно.

Напрасно Алексей Иванович так торопился вернуться домой. За те десять дней, что он отсутствовал, Серёжка не только не потерял ни грамма веса, чего отец почему-то боялся больше всего, но даже как-то окреп, возмужал, стал взрослее. Куда девалась безпомощная растерянность избалованного горожанина, заброшенного в совершенно чуждый ему деревенский уклад? Куда девался настороженный колючий взгляд, угрюмое выражение лица и непробиваемая холодная молчаливость?.. Похоже, за время отсутствия отца парнишка и в самом деле ожил. Свежий воздух и парное молоко явно пошли ему на пользу.

Богомолов вздохнул с облегчением.

К появлению в их доме Капитолины Серёжка отнёсся спокойно, если не сказать равнодушно. Но, когда узнал страшные события её недавнего детства, переменился в лице, крепко, до боли, прикусил нижнюю губу и с этой минуты стал для девушки самым верным товарищем и слугой. Всё время хотел сделать для неё что-нибудь приятное, пытался предугадать малейшее её желание или каприз. Капу смущало такое внимание к её скромной персоне, и однажды она даже укорила Сергея: "И чего это вы ко мне с таким почтением?.. Будто я принцесса какая…".

Парень не обратил на это замечание никакого внимания и продолжал служить ей так же преданно, как и раньше.

Отец Серафим встретил Алексея Ивановича так, словно они расстались только вчера, и тут же потребовал: "Ну, друже, давай… Рассказывай, как с сестрой простился… Что племяш твой Павел?.. Чует сердце, много не-гораздов в отчем доме пережить пришлось. Не таись, мне от тебя только правда нужна… Понял, о чём я?"

Богомолов кивнул в ответ и рассказал отцу Серафиму всё без утайки.

Во время его рассказа батюшка несколько раз крестился и тихонько повторял, как бы про себя: "Господи! Спаси и помилуй!..", а когда Алексей закончил, сокрушённо вздохнул:

– Как бы племяш твой не сломался…

– Да нет!.. – возразил Богомолов. – Он на вид ещё крепкий мужик.

Отец Серафим усмехнулся:

– А видимость, Алёшка, чаще всего обманчивой бывает. Это даже детишки знают: в красивый фантик не всегда шоколадка бывает завёрнута. Случается, озорники туда хлебный мякиш кладут.

И замолчал. Сидел неподвижно, прикрыв глаза ладонями. Потом поднял голову и, ласково глянув на своего собеседника, предложил: "Давай, душа моя, помолимся…". И первый опустился на колени перед иконой Спасителя.

«О святии апостоли Петре и Павле, не отлучайтеся духом от нас, грешных раб Божиих, да не разлучимся вконец от любве Божия, но крепким заступлением вашим нас защитите, да помилует Господь всех нас молитв ваших ради, да истребит же рукописание безмерных грехов наших и да сподобит со всеми святыми блаженного Царствия и брака Агнца Своего, Ему же честь и слава, и благодарение, и поклонение во веки веков».

Потом они сидели за столом, пили чай с липовым мёдом и ванильными сухарями и молчали. Такая тишина стояла в избе, что слышно было, как во дворе со свисающих с крыши сосулек ступит редкая капель по снежному насту.

Алексей Иванович первым нарушил затянувшееся молчание:

– Ты меня прости, отче, но… всё хочу тебя спросить и не решаюсь. Никак эта мысль покоя мне не даёт. Всё думаю, думаю и путного ничего не придумаю…

– А ты говори, не стесняйся, – подбодрил его отец Серафим.

Алексей Иванович благодарно кивнул:

– В Библии сказано, Господь сотворил человека по образу и подобию Своему. Так?..

Батюшка ничего не ответил. Размочил в блюдечке с чаем сухарик и принялся сосредоточенно его жевать.

– Так, – и за него, и за себя ответил Богомолов и продолжил. – А что получилось?.. Как погляжу я, отче, на людей, что нас с тобой окружают, страшно становится. Ни за что не поверю, чтобы Господь предвидел, будто потомком Адама станет этот злодей Тараска, что брата Капитолины зарезал… Да что там Тараска?.. Уже с Каина разные негоразды, как ты говоришь, с нашим братом приключаться стали… Почему так?.. Почему сплошь и рядом человек забывает своё Божественное подобие?

Батюшка ненадолго задумался, потом как-то грустно усмехнулся и заговорил. Медленно, тихо… Иногда замолкал, задумывался ненадолго и вновь продолжал неспешный разговор… И не разговор даже, а свои размышления вслух:

– Видишь ли, душа моя, не дано нам, простым смертным, промысел Создателя до конца постигнуть. Я, честно сказать, думаю, Господь сильно рисковал, создавая Человека… Ох, как рисковал!.. Но замысел был гениален!.. Нет, ты только вдумайся!.. Он дал Адаму разум!.. Это уже нам ясно стало: нет на свете ничего более зыбкого, шаткого, переменчивого!.. Слаб ум человеческий… Ох, как слаб!.. Инстинкт заставляет удовлетворять только крайне необходимое. А разум?.. Ох, уж этот мне разум!!!.. Он рождает самое эфемерное, что есть в этом мире, – фантазии, а те прямёхонько ведут ко всякого рода соблазнам. А там глядишь, уже бес притаился, поджидает размягшую в мечтаниях душу. И уже тихонечко шепчет на ухо: "Чем ты хуже?.. Дерзай!.." И умишко наш слабенький до того порой размечтается, что чуть ли не Богом себя возомнит, а беса и не замечает вовсе. А тот тихонько стоит в сторонке, и только хихикает гаденько, и ручонки эдак радостно потирает: мол, валяй, дуралей, не стесняйся. Вот и не устоял Адам, а следом за ним и все потомки его… То бишь мы… Все человеки на Земле… И так соблазн этот сладок нам показался!.. До сей поры охолонить себя не можем.