Алексей Лукшин - Семён Светлов

Маша не успела слова вымолвить, как послышались гудки. Хоть и поздно, но, как кочегар в топку с лопаты кидает уголь, она со злостью подкинула:

– Эх, и бесстыжая. Прошмандовка.

Через двадцать минут она уже не злилась на неё. Злость появилась на другого человека, того, кто позволял, кто смотрел сквозь пальцы на все эти беспардонные выходки.

В Питере после операции к Семёну с визитом приехал Андрей Философ. Он радостно зашёл в палату и воскликнул:

– Всем привет!

На него смотрели десять пар жалостливых глаз. В больнице странным образом происходит градация по личностям. Деление происходит сперва на имущих и неимущих, далее следует шкала по количеству и качеству продуктов. Последняя, самая неприметная и значительная, отметка ставится на тех, кого не забывают друзья. Если вы желаете потрафить человеческому честолюбию и чтобы вас помнили, считали хорошим другом, не забывайте навещать больных. Самый любезный интеллектуал в больничной палате, владеющий ораторским искусством, ничто по сравнению с человеком, которого навещают друзья в больнице, основываясь только на дружбе. Такому человеку, хорошему другу, могут простить недостаток продуктов, дырявые носки, неимение спортивного костюма. Соседи по палате выделят его придавая этому обстоятельству некую ценность. Значит, есть за что к нему идти – потому люди идут к нему. И не понимая, не осознавая пока ещё настоящую причину, окружающие такого человека люди так же потянутся к нему. Именно поэтому в умах лежащих на койках пробудилось некое сожаление, что в их жизни чего-то не так. Хотя и друзья, как у всех, у них были.

Андрей принялся взглядом скользить по кроватям. На лучших местах, около окна, друга не оказалось. Он опустил глаза и наткнулся на смотревшего в упор прямо на него Семёна.

– Ого! – белые, только издалека казавшиеся ровными зубы Андрея внесли шарм в его искреннюю улыбку.

Закрывая за собой широченную тяжёлую дверь, Андрей увидел стоявшую за ней жену Семёна. Он передал ей для Семёна пачку дисков с фильмами, поставил пакет с продуктами.

– Маш, разберёшь?

И громко обратился к Семёну:

– Ну как прошло?

– Отлично. Признаться, я в Германии вспотел. Тамошние врачи, может, и хорошие, но до наших им далеко, – весело выражал свои чувства Семён.

Дверь вторично распахнулась до предела, небольшого прибитого на полу куска обрезиненной деревяшки. Маша успела вжаться и растечься по стене. В жизни у неё вряд ли получилось бы это повторить.

Зашёл врач, вероятно, оперирующий. Его уверенность в движениях, словом, привычка быть хозяином, подчинять своей воле и желанию, по разумению тех, кто избрал его на это место, проявлялась наглядно. Во благо! Во благо!

– Как самочувствие? Температура есть?

Он увидел посетителя. Замешкался. Кому-то из них необходимо было уступить.

Андрей почувствовал себя лишним:

– Ваши дела важней.

Врач продолжал своё дело.

Андрей вышел в коридор. За ним последовала Маша. Не спеша они пошагали в курилку на лестничную площадку. Оба закурили.

Андрей, не притворяясь и не скрывая радости, спросил:

– Как успехи? – и кивнул в сторону, откуда они пришли, намекая на мужа.

– Вырезали сустав. Вставили дорогой американский протез. Сказали, две недели под наблюдением. Температуру мерить каждый час.

Она положила ладонь на предплечье и заводила ею в волнении вверх-вниз.

– Не могли немцев понять. Пригласили того, кто свободно владеет немецким. Звонили в клинику, расспрашивали, долго изучали каждую бумагу.

Маша, пуская дым к верху сильной струёй, закатывала глаза, будто долго не курила, и тщательно смаковала.

– Очень удивились позиции немецких врачей. Они якобы даже попыток не делают спасти конечность. Эдик, брат, сюда в больницу не зашёл. Доехал с Семёном на такси, помог сумку до приёмной донести и на вокзал. Непутёвый есть непутёвый.

Она напряжённо и неотрывно смотрела взгляд на Андрея. Глаза в глаза, пытаясь прочесть ответ на загадку.

– Эта его молодая сучка звонила. Нервы тоже трепала. Выматывает своими звонками.

Андрей внимательно выслушал.

– Маш, каждый на своём месте. И делает то, что должен делать. Он тебе муж?

Та кивнула.

– Тогда о чём говорить? Ты здесь. Я здесь. Приспичит – говно убирать станем. Деньги будут – наймём. Пенять на кого-то или на что-то – пустое.

Он отвернулся. Затянулся сигаретой. Небрежно выдохнул дым. Не глядя на собеседницу, словно он говорил не ей, предложил:

– Как в этой жизни дурное запретить? Принять всё, как есть? Научиться не обращать внимания? В жизни эти плохие люди нам не попадутся, они нас избегают. И бегут от нас. Они только в присутствии порядочного человека могут быть порядочными. Тогда у них спесь улетучивается, инициатива засыпает, они заядлыми поборниками морали и совести выступают. С ними тогда ещё тяжелей. Камнями закидают за то, о чём и подумать не успел.

– Про Семёна – расскажи! Духом он как?

Их разговор продолжился, как будто не было предыдущего вступления.

– Приехала, плохой был. Германия из под ног почву выбила. Эдик словно понял, что дела плохи, и убежал. Скинул с плеч – мол, сам разбирайся. Сейчас Семён, конечно, живчик. Глаза блестят, как было раньше. Ожил. С каждой часом к жизни возвращается.

Она потушила сигарету. Закурила новую. С некой лёгкой и сдерживаемой злостью продолжила:

– С этой сучонкой молодой эсэмэсками перекидывается.

Захлебнувшись дымом от затяжки, она выпустила густую голубоватую массу. Дым попал в глаза, они заслезились. Указательным и большим пальцами она свезла слёзы к переносице.

– Ты бы на застенчивость его посмотрел. Как он глазки строит, когда меня просит выйти, чтобы с ней поболтать.

По лицу пробежала ещё слеза. Другого происхождения.

– Детям два раза всего позвонил. С ней, пожалуй, каждый час созванивается. Она, видите ли, деньги экономит, просит, чтобы он ей перезвонил. Дьявол в него вселился, что ли?! А, Андрюш? Что делать? Не знаю!

Она вытерла ещё слёзы. Закрыла глаза. Как собака, тряхнула лицом и превратилась в твёрдую, стойкую женщину.

Андрей заметил существенную перемену: «Внутри она сильная женщина».

– Маш, всё в твоих руках. Зачем терпишь?

Он не хотел орошать ростки её женского сомнения, переубеждать или сочувствовать. Слабость была в её манере. Но не говорить и не рассуждать он не мог.

– Эдик считает, что брат должен для него больше делать, а не делает. Потому испытывает его отношение к себе. Сиповка молодая решила: много ему даёт, что вправе себя так вести и не уважать окружающих его людей. Мне, например, довольно в жизни того, что для меня сделал Семён. До конца жизни не смогу его отблагодарить. Уж кажется, жизни не хватит заплатить за поступок, совершённый им однажды по отношению ко мне. А почему, знать хочешь? – ей искренне хотелось открыть новое в сущности мужа.