Юлия Вознесенская - Звезда Чернобыль

«Правда», 23 мая 1986 г.

Две старушки в конце мая были отправлены в больницу: Анастасия Степановна Семеняка, 1901 года рождения, проживавшая по улице Героев Сталинграда, 10, квартира 114, и Мария Ивановна Карпенок, 1912 года рождения, жившая на улице Курчатова, 27, квартира 8. Во время массовой эвакуации они спрятались. Да так, что и найти их никто не мог. И только 28–29 мая они вышли из своих укрытий.

«Советская Россия», 10 июня 1986 г.

Анна и Свен принимают решение

Погода капризничала. В общем было довольно тепло, но внезапно в долину врывался ветер, накрывал горы тучками и разражалась гроза. Иногда ливень застигал Анну и Свена на прогулке, и когда они возвращались, промокшие, в дом, хозяйка каждый раз напоминала им:

– Обязательно примите душ! Дождь очень опасен сейчас – радиация.

В конце концов Свен не выдержал и шепнул хозяйке, чтобы она лишний раз о радиации Анне не напоминала: «У Анны сестра жила в Чернобыле…» С этого дня хозяйка стала особенно внимательна к Анне.

А в те дни, когда пасмурно было с утра, они занимались работой. Свен еще в Стокгольме загорелся идеей выпустить книгу стихотворений неофициальных русских поэтесс. Он уже перевел почти все, что было из Ирины Ратушинской и ленинградок, которых Анна знала лично. В Хайдельберге у нее осталось несколько папок с их стихами, и сейчас она очень жалела, что не может немедленно показать их Свену. Но зато она многое знала наизусть и читала ему подряд все, что ей приходило на память.

Однажды она прочла ему стихотворение Елены Игнатовой о жене Лота.

Дочитав до конца прерывающимся голосом, Анна замолкла. Потом подошла к Свену, сидевшему у стола, опустилась перед ним на пол и спрятала голову ему в колени. Он молча гладил ее вздрагивающие плечи.

Потом она подняла к нему мокрое лицо.

– Свен! Я абсолютно не знаю, что мне делать сейчас!

– Что мы сейчас можем делать, Ани? Надо ждать. Теперь уже недолго. Анастасия все узнает об Аленке. Нашла же она Ивана… Мертвого, но нашла. Бог поможет ей найти живых его детей.

– Уже четвертый день нет звонка.

– Может быть, ей просто не дают позвонить нам. Киевское КГБ могло пронюхать, что она звонит тебе, а ведь они так боятся, что здесь узнают правду о Чернобыле.

– Да, это верно… Помнишь, Свен, я тебе говорила, что не могу объяснить разницу между свободой и волей? Вот теперь, кажется, уж могу. Сейчас я свободна, как никогда, а воли у меня нет. Я не вольна ничем помочь своим сестрам, это бессилие сдавило меня со всех сторон. А наша Анастасия, которая всю свою жизнь ограничивала себя ради нас с Аленкой и ради своей партии, она сейчас делает все возможное и невозможное, прорывается сквозь все преграды, все берет на себя, все-все! Вот она – вольная. Я получила свою свободу, о да! И даже счастье получила – тебя. Но я утратила возможность проявить свою волю. Будь я дома, никакая советская власть, никакие гэбэшники не помешали бы мне разыскать Аленушку. Живую или мертвую.

– Терпение, Ани, терпение! Ты сейчас проходишь через мертвую точку – ничего не можешь узнать, никому не можешь помочь. Но это только небольшое пространство молчания. Позвонит Анастасия, и мы что-то узнаем, будем думать, что можно сделать. Сестрам твоим нужны будут деньги. Мы оставим себе только самое необходимое, чтобы мы могли начать жизнь вдвоем, да мой охотничий дом. У меня не хватит сил с ним расстаться. Остальное пошлем твоим сестрам. Аленушка, – он на секунду запнулся, – наверное, тоже все потеряла, как все люди из Чернобыля. Вот мы и поможем им начать новую жизнь, да, Ани?

Анна кивнула, уже немного успокаиваясь.

– Вот. А потом мы поженимся и решим, где нам лучше жить, в Германии или в Швеции. Устроим себе жилище и сядем за работу. У нас будет не только у каждого своя работа, но и общие переводы. И мы выпустим книгу стихов твоих подруг, потом книгу Ирины Ратушинской. И еще я хотел тебе сказать… – Свен неожиданно умолк, а потом столь же неожиданно добавил: – Но только сядь, как следует, а то я не вижу твоего лица.

Анна села за стол напротив Свена и приготовилась слушать.

– Я должен признаться тебе, Ани, что в первые дни я тебя не понимал и считал, что ты неоправданно трагично воспринимаешь случившееся. Запад же воспринял все как страшное известие, даже сенсацию, но близко к сердцу мало кто принял эту трагедию. Разве что вот наша хозяйка, понесшая такие убытки, да другие крестьяне в Германии, в Италии, Австрии. Мне нужно было самому прожить с тобой рядом эти две недели, чтобы понять, что случившееся – удар по всем. Чернобыль – это предупреждение, тут ваша пропаганда права. Но она-то сводит все к ядерным испытаниям в США, то есть опять-таки ведет спекуляцию в свою пользу. А дело куда важнее. Посмотри, сколько данных об авариях на Западе приводится в советской прессе! Если правда, хотя бы десятая часть, то все атомные станции надо завтра же закрывать. Конечно, они этими данными хотят успокоить советского читателя, я понимаю…

– Да, но эффект получается обратный! – перебила его Анна. – Советский читатель, прочитав, что на Западе столько аварий на АЭС, сразу начинает соображать: «Если уж у них с их техникой такое творится, то что же должно происходить на наших собственных станциях при нашей-то вездесущей туфте?»

– Что такое «туфта», Ани?

– Ах, прости. Это такое лагерное словечко. Это означает создавание видимости работы для начальства, для пайки. Пайка – это хлебная выдача заключенному.

Свен кивнул – это слово он знал. Анна продолжала:

– В общем, я согласна с тобой Свен. До атома человечество еще не доросло. А уж в советских руках, с их параноидальным стремлением поразить весь мир, с их истеричной экономикой, это все равно что спички в сумасшедшем доме: рано или поздно будет пожар. Я сейчас еще не в состоянии видеть Чернобыль отстраненно, чтобы до конца понять суть трагедии. Я все время думаю о своих. Но когда-нибудь потом мы с тобой обо всем этом сможем поговорить и подумать спокойнее…

За окном посветлело, дождь кончился, и Свен предложил прогуляться вдоль реки.

Они шли по дороге и смотрели, как разлилась река от ливня. Анна вдруг заметила густые заросли какой-то травы возле самой реки.