Максим Гуреев - Покоритель орнамента (сборник)

От пронзительного воя кожа трескается на лице его, а кровь начинает заливать рот и глаза, но всадник продолжает трубить.

Вид его страшен, и все другие всадники опускают глаза долу, чтобы неумолчно повторять слова: «Велик Бог! Велик Бог!»

Лица в ладонях – они затерты песком, изъедены солью, увиты диким плющом, изрыты оспой, покрыты болячками, проросли шипами сухостоя, они потрескались и облупились и теперь более напоминают рассохшуюся поверхность выжженного солнцем солончака, что теряется за горизонтом.

Болячки отсыхают и отваливаются, оставляя после себя небольшие, едва различимые углубления.

А ведь я прекрасно помню, как в детстве отковыривал себе эти самые высохшие болячки, оставшиеся после ветрянки, то есть те болячки, которые не отвалились самостоятельно. Они падали на пол, на придвинутое к стене кресло из гэдэ эровского гарнитура, на подоконник, на котором стояло высохшее алоэ, на ковер. И их тут же начинали обнюхивать бородатые верблюды, лошади, рыбы с плавниками на спине и на животе, остроухие собаки. Даже пытались их попробовать на вкус, но ничего у них из этой затеи не выходило, конечно, потому что все они были вытканы на ковре и оста вались всего лишь частью орнамента, хотя и имели воз можность таиться в зарослях дикого винограда, в листьях папоротника, где спали змеи, в высокой, доходящей чуть ли не до пояса траве, в кущах пунцовой крапивы ли.

Сначала он идет по городищу, где горячий ветер трубно гудит в платинового отлива ковыле, стелет его по земле, поднимает с обложенных досками могил высохшие цветы и выцветшие погребальные ленты. Затем он спускается в долину, откуда уже видны полуразрушенные постройки молокозавода, расположенного на северной окраине города, а отсюда до шоссе не более трех километров по прямой. Однако дорога петляет, приходится долго обходить заросшие густым кустарником овраги, перебираться через каменистый, перерезанный перекатами поток, восходить на изъеденные дождями глиняные уступы, наконец, протискиваться через ощетинившуюся ржавой арматурой дыру в бетонном заборе и плутать по бывшей заводской территории, где стояла танковая часть.

Наконец он выходит к автобусной остановке.

Здесь, под навесом, наскоро сооруженным из колотого шифера и мятых дорожных знаков, уже собралась толпа, она гудит, как пчелиный улей, все толкаются локтями, смеются, кашляют, вдыхают сухой, пропитанный пряными запахами разнотравья горный воздух, топчутся на месте, ждут рейсового автобуса.

И только теперь он начинает понимать, что тот автобус, в котором он живет сейчас рядом с городским кладбищем на городище, тоже когда-то был рейсовым, тоже совершал бесчисленное количество ездок через перевал и Рокский тоннель, тоже бывал переполнен, ломался постоянно, и тогда приходилось высаживать пассажиров, доставать из багажного отделения завернутый в промасленный бушлат домкрат, чтобы снимать передние колеса и пробираться к заглохшему двигателю.

Увидел себя водителем этого автобуса – страдающим одышкой, обладающим желтыми от употребления дешевого табака зубами, глухо и надрывно кашляющим, вспоминающим, как служил в стройбате под Рязанью, как там каждый день дрался с «дедами», как ему сломали нос и отбили почки, а после демобилизации вернулся домой и пошел работать на городскую автобазу водителем автобуса.

Вот и решил сейчас ехать по окружной Зарской дороге, потому что пробираться через город было опасно. Выехали рано, часов в пять утра. Миновали элеватор, точнее сказать, то, что от него осталось после обстрела «градами», рабочие бараки, железнодорожный переезд, за которым старая армейская бетонка уходила резко вправо, в горы, – отсюда начинался объезд. Включил дальний свет, и голубоватая туманная дымка тут же наполнилась переливающимися, разнонаправленными, выписывающими на лобовом стекле немыслимые узоры потоками. Автобус как бы погрузился под воду, где мимо наполовину зашторенных окон проплывали водоросли.

Наконец всадник перестает трубить и отводит рог от запекшихся, более теперь напоминающих обугленные поленья губ.

Наступает тишина, которая, впрочем, длится недолго, потому что откуда-то из глубины ущелья до слуха начинает доноситься монотонный звук включенного двигателя. Звук то отдаляется, то вновь надвигается, то проваливается, то восходит, петляя вслед за проложенной незадолго до начала войны дорогой, отражаясь от ее разбитого колесами тяжелой техники бетонного покрытия.

Всадники Апокалипсиса выстраиваются в ряд, достают мечи из ножен, поднимают их над головами, ждут приближения «войска сатанинского».

Сказано: «И сели они на коней, на вьючные седла, спиной к голове коня, чтобы смотрели они на запад, в уготованный для них огонь, одежду же они надели задом наперед, а на головах у них были заостренные берестяные шлемы, будто бесовские, бунчуки же на шлемах были из мочала, венцы – из соломы вперемешку с сеном, а на шлеме было начертано чернилами: „Вот сатанинское войско“. И водили их по городу, и все встречные должны были плевать на них и говорить громко: „Это враги Божии!“ После же шлемы, бывшие у них на головах, были сожжены для устрашения нечестивых, дабы всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха».

Наконец предрассветную мглу протыкает свет автомобильных фар, а надрывный рев двигателя рейсового автобуса, переполненного пассажирами, врывается внутрь головы, внутрь обшитого собольим мехом треуха, внутрь пластмассового, столь напоминающего одиннадцатиэтажное панельное здание трехпрограммного громкоговорителя «Маяк-202».

Далекие, едва различимые в эфире крики призывников, запертых под шквальным огнем в ущелье на объездной Зарской дороге.

Она лежит на верхней полке с открытыми глазами.

Она не может спать.

Она вспоминает, как подходила к телевизору, который стоял на кухне, и смотрела в него.

С противоположной стороны экрана на нее смотрел диктор, который пытался заглянуть в ее глаза, буквально вымучивал ее своим сверлящим взглядом, а она в ответ только бессмысленно пялилась на его гладко выбритый подбородок, напомаженные губы и хлопья пудры, свисающие с узких арийских щек.

Потом начинались новости.

Ее внимание привлекал репортаж об одном безногом инвалиде из Мурманска, который собственноручно сделал из детского трехколесного велосипеда коляску и на ней доехал до Петрозаводска.

На вопрос корреспондента, зачем он это сделал, инвалид ответил, что отправился в такой дальний и небезопасный путь, чтобы подарить библиотеке исторического факультета Петрозаводского госуниверситета имени О. В. Куусинена свои дневники, которые он начал вести еще во время первой чеченской войны в 1994 году, куда попал в чине рядового мотострелкового взвода.