Максим Гуреев - Покоритель орнамента (сборник)

В этом доме я прожил три дня.

Точнее сказать, один день, ведь дни приезда и отъезда не в счет.

Сначала я пошел на городище, где горячий ветер трубно гудел в платинового отлива ковыле, стеля его по земле, поднимал с обложенных досками могил высохшие цветы и выцветшие погребальные ленты. Затем спустился в долину, откуда уже были видны полуразрушенные постройки молокозавода, расположенного на северной окраине города, а отсюда и до шоссе было не более трех километров по прямой. Однако тут дорога начинала петлять, и надо было долго обходить заросшие густым кустарником овраги, перебираться через каменистый, перерезанный перекатами поток, восходить на изъеденные дождями глиняные уступы, наконец, протискиваться через ощетинившуюся ржавой арматурой дыру в бетонном заборе и плутать по бывшей заводской территории, где во время войны стояла танковая часть.

Наконец я вышел к автобусной остановке.

Здесь, под навесом, наскоро сооруженным из колотого шифера и мятых дорожных знаков, уже стояли люди.

Девочка с лицом старухи?

Нетрезвый беззубый мужик без рук?

Беременная женщина с иссиня-черными синяками под глазами?

Улыбающийся старик с зататуированной лысиной?

Толстый мальчик, закрывающий лицо ладонями?

Нет!

Хотя впоследствии, рассматривая фотографии, сделанные на той остановке, я видел именно девочку с лицом старухи, именно нетрезвого беззубого мужика без рук, беременную женщину с иссиня-черными синяками под глазами, идиотически улыбающегося старика с зататуированный лысиной и толстого мальчика, который почему-то в самый неподходящий момент взял да и закрыл лицо ладонями.

Так вот, здесь, под навесом, были совсем другие люди – они смеялись, толкались локтями, вдыхали сухой, пропитанный пряными запахами разнотравья горный воздух, громко кашляли, курили, топтались на месте в ожидании рейсового автобуса. По идее, он уже должен был подойти, но, видимо, где-то застрял на перевале.

Сначала все смутились, когда я достал фотоаппарат, но довольно быстро привыкли и перестали обращать на меня внимание, даже позволяли подходить к себе совсем близко, совершенно не стеснялись, не позировали, а вели себя абсолютно раскованно. Можно было предположить, что в какой-то момент я просто стал невидим для них или же, напротив, до такой степени стал частью их существования, что никак не мог нарушить раз и навсегда установленного течения событий.

Так и течение горного потока, внутри которого отражаются изуродованные камнепадом деревья, неизменно, постоянно и вечно.

Кажется, что так было всегда в этой местности – и эти склоненные над самой водой телеграфные столбы, и эти покрытые проволочным кустарником уступы, и это уродство, с которым приходится мириться, потому что если уродство наблюдать постоянно, то оно таковым уже и не кажется.

Более того, сознание начинает воспринимать ущербность как норму, возвеличивает недуг, мифологизирует его, и лишь сделанная в первые минуты фотография становится, по сути, единственным свидетелем истинного положения вещей.

Таким образом, можно утверждать, что девочка с лицом старухи, нетрезвый беззубый мужик-инвалид, беременная женщина с бледным, желтушного оттенка лицом, улыбающийся старик в надвинутой на самые глаза папахе и толстый мальчик, закрывающий лицо ладонями, все-таки были на той остановке, но их образы обрели в реальности совершенно иные очертания, как бы примерили на себя услужливо предоставленные воображением маски.

Вполне возможно, что они представляли себя хотя бы и колядующими, напяливающими на лица маски каких-то неизвестных науке рогатых чудищ, птиц с огромными, устрашающе загнутыми клювами или же сонных задыхающихся рыб.

И вот когда автобус с получасовым опозданием наконец прибыл, все эти женщины в рейтузах, старики в фуражках, чумазые дети в резиновых сапогах, снова женщины в рейтузах, вытянутых на коленях, мужчины в спортивных костюмах и девушки-студентки, что стояли на остановке, принялись, активно работая локтями, пробираться в салон.

У собаки есть локти.

Я видел, как пассажиры рассаживались вдоль окон, радовались, что автобус все-таки пришел, что-то кричали, но голоса их тонули в реве двигателя и шуме ветра, который гнал с перевала клубы пыли вперемешку с сухой травой и мелкими острыми камнями.

Когда автобус уехал, собака так и осталась лежать на остановке, она тяжело вздыхала и шевелила пушистыми, как елочный лапник, ресницами.

Вечером за ужином Лена рассказала мне, как год назад точно такой же рейсовый автобус попал в засаду на объездной Зарской дороге. Всех пассажиров, а это в основном были старшеклассники, расстреляли в упор из автоматов, спастись тогда удалось только водителю. Когда машина съехала на обочину, он выпрыгнул через выбитое лобовое стекло и побежал. Он падал, прятался в придорожных кустах, потом вновь бежал и вновь падал, кричал что-то, захлебываясь в собственном зверином вопле и слезах отчаяния. Попасть в него более чем с двух сотен метров было все трудней и трудней, а когда же это расстояние увеличилось еще, то стрельбу пришлось прекратить.

Спустя несколько дней он вернулся в город, где все ждали от него покаяния, потому что он остался жив, а мальчики, которых он вез, погибли. И тогда он вставал на колени посреди привокзальной площади и начинал вымаливать прощение.

Так, бормоча себе под нос какие-то ведомые только ему молитвы и заклинания, он простоял несколько дней, и, когда за ним приехала «скорая», его хриплый голос был уже едва различим, он слабо дребезжал, что чайная ложка во время размешивания сахара внутри кружки с толстыми, покрытыми растительным орнаментом стенками.

Водитель оказался родным братом Лены Плиевой.

К чаю Лена подала три пирога с ягодами, курагой и корицей, что по осетинской традиции символизировало три начала – солнце, воду и землю.

Солнце в виде вызолоченного, разбрызгивающего по кухне кипящее масло циферблата настенных часов марки «Янтарь».

Вода в виде яблочного вина, которое освящает на праздник Преображения Господня, также именуемый и Яблочным Спасом, настоятель местной Георгиевской церкви протоиерей Александр Берндт.

Земля в виде пластмассового глобуса с заставки программы «Время».

Я хорошо помнил, как этот пластмассовый глобус, обклеенный бумагой, вылетал, вращаясь, откуда-то из глубины выпученного наподобие широкоугольной линзы экрана телевизора, описывал дугу и зависал над головой диктора, как нимб.

Святой Акакий.

Святая Варвара.

Святой Вит.

Святой Власий Севастийский.

Святой Георгий Победоносец.

Святой Дионисий Парижский.

Святой Евстафий.

Святая Екатерина Александрийская.