Максим Гуреев - Покоритель орнамента (сборник)

И она вновь наблюдает за происходящим с собой со стороны.

Вот ее, полностью парализованную, укладывают на носилки и выносят из вагона, предварительно завернув в белую простыню. Скорее всего, именно благодаря этой простыне и нет никакой возможности судить о ее состоянии. Жива ли она? Отошла ли в сумрачное царство мертвых? А может быть, оказавшись на полпути из одного состояния в другое, она пребывает в лимбе, где время тянется очень медленно, где минута равна десятилетиям, а час – векам, где все движения размыты и совершенно подобны галлюцинациям, то есть полнейшему осязанию несуществующих или же иллюзорных предметов.

Тревога.

Страх.

Речевое возбуждение.

Толкотня и крики на платформе усиливаются.

Что есть иллюзорные предметы?

Хотя бы и детали орнамента, украшающего простыню, в которую она завернута: листья магнолии, индийский огурец, побеги папоротника, виноград, лавр, дубовый лист, плоды граната, кипень акации, алоэ в форме зазубренной сабли, навершия посохов, павлиньи хвосты, зрячие ладони, верблюды вниз головой, арабская вязь, горящие свечи, кубки для вина, рыбы вверх плавниками.

К слову сказать, последний элемент орнамента имеет глубокий мистический смысл, символизируя бесконечный характер бытования, бессмертие человеческой души, которая сравнима с плывущей по воле течений рыбой, что может переворачиваться плавниками вверх. Тем самым с дерзновением отрицается изначальный Божественный план, как бы подвергается сомнению сама мысль о возможности спасения вопреки многовековым усилиям «последнего врага».

Но что есть «последний враг»?

«Последним врагом» Святые Отцы церкви называют смерть, а коль скоро ее не будет, то и не будет никакой печали, не будет ничего враждебного там, где нет врага.

Из больницы ее выпустили в начале марта.

Она подходила к воротам больницы, открывала сваренную из металлических лоскутов калитку, спрятанную в глубине низкого каменного алькова проходной, слышала доносившийся из привратницкой звук включенного телевизора. Затем выходила на набережную Пряжки и долго неотрывно смотрела на медленно проплывающие сквозь перевернутые отражения домов на противоположном берегу куски грязного льда.

Куски льда, как разрозненные обрывки воспоминаний, как обрывки киноленты или липкой ленты для сбора мух, которую летом на даче подвешивали посреди веранды.

Эту же ленту приходилось использовать и в качестве изоляции электропроводки все на той же веранде.

Веранду напоминала телефонная будка, которая стояла у больничных ворот.

Здесь же машина, к лобовому стеклу которой синей изолентой была прилеплена надпись: «В ремонт».

Ремонтировали Банный мост.

По банным дням под присмотром санитарки ее водили в душевую, расположенную в подвале главного корпуса. И здесь, в кафельном царстве, навечно провонявшем хлоркой, она раздевалась и вставала под струю кипятка, терла мылом лицо, скользила по решетке липкого деревянного настила.

За железной решеткой ограды моста проплывали куски грязного льда.

Потом она переходила Пряжку и читала надпись на мемориальной доске: «В этом доме жил с 6 августа 1912 года и умер 7 августа 1921 года Александр Блок».

Теперь больничная красного кирпича часовня была уже на противоположном берегу, и ее перевернутое отражение облизывало неестественно вывернутые ступни сидевшего у самой воды старика.

Старик кутался в шинель, кашлял, чесал подбородок, трогал пальцами ног ледяную воду, делал это настойчиво, чтобы обжечься, чтобы вздрогнуть, закричать и ожить.

Чем он занимался, когда оживал?

Ловил сооруженным из металлического прута удилом рыбу, которая подплывала к наживке в виде слепленного из хлебного мякиша шарика или извлеченного из междуоконного пространства высохшего жука и долго смотрела на нее. Размышляла, предвкушала, как сейчас будет трапезовать.

А еще рыба хорошо помнила блокаду, когда она подплывала к светящимся в ледяном потолке дырам, через которые ведрами и мятыми бидонами, ночными горшками и мисками горожане вычерпывали ледяную воду.

Старик ставил миску на стол и вываливал в нее пойманную рыбу. Кухня тут же наполнялась запахом донного ила, водорослей, сопревших дубовых свай, забитых вдоль набережной для укрепления береговой линии.

Затем старик доставал из буфета нож и начинал чистить рыбу, выбрасывая внутренности в ведро, которое он выдвигал ногой из закута, образованного рукомойником с одной стороны и холодильником с другой.

Пузырящаяся маслом сковорода напоминала заполненный до краев беснующейся толпой римский амфитеатр, в который на съедение хищникам выпускали христианских первомучеников, извалянных в опилках.

Так и куски рыбы, извалянные в муке, попадают в самое пекло, тут же при этом покрываясь золотистой коркой и полностью при этом уподобливаясь обернутым фольгой египетским мумиям.

Хрустят, переливаются, источают густой перламутровый жир, который, остудив, старик впоследствии будет использовать для натирания двурогой бороды, имеющей название «Моисеевой».

Видит себя этаким ассирийцем.

Из ведра выглядывают внутренности, избежавшие страшной участи быть брошенными на сковороду. Эти внутренности следует накрывать газетой, извлеченной из почтового ящика, прибитого к входной двери.

Она стоит у входной двери и долго не решается нажать кнопку звонка.

Наконец все-таки принимает решение и утопливает пластмассовый цилиндр внутрь целлулоидного уха, но ничего не происходит. Абсолютно ничего не происходит!

Она звонит еще раз, и вновь – тишина.

Значит, звонок не работает и придется вновь стучать в обшитое драным дерматином поле двери. Удары будут проваливаться в пожелтевшую от времени, как старая фотографическая бумага, вату, в грозовые заряды клокастых облаков цвета мокрого песка, будут гудеть-гудеть стальным рельсом и уходить в никуда.

Наконец, закончив жарку рыбы, старик все-таки услышал удары, доносившиеся из прихожей, включил свет, долго возился с замком и открыл дверь.

Она вошла на кухню и увидела настоящего ассирийца, с двурогой бороды которого, петляя, на пол стекал янтарный рыбий жир.

Двери домов снимали с петель и использовали в качестве столов, на которых раскладывали угощения из рыбы. Причем делали это согласно установленным правилам, выкладывая из золотистых, обжаренных по краям, обернутых фольгой египетских мумий сложный орнамент.

Орнамент следует понимать как некий символ системного повторения и единообразия первосмыслов: рождество, житие и смерть на кресте.

Мальтийские кресты.

Восьмиконечные кресты.

Фибулы.

Россыпь упаковок нитразепама.

Источники в виде пальмовых кущей.