Елена Исаева - С праздником! 8 Марта. Рассказы о любви

– Скучный ты, Сокол, – вздохнул Крыжнёв. – С тобой от тоски хоть вешайся.

В молчании они сделали ещё круг по платформе, уже усыпанной кое-где нежным бледно-жёлтым инеем мимозы, и собрались было вернуться в «дежурку», как вдруг Крыжнёв принял охотничью стойку.

– Оп-па, на ловца и зверь бежит! – Ноздри его затрепетали, тонкие губы расплылись в плотоядной ухмылке. – Не хочешь развлекать меня, Сокол, придётся развлекаться самому.

Прямо на них по лестнице спускался парнишка лет двадцати двух. Матовая кожа цвета топлёного в печи молока и глаза-маслины выдавали уроженца Средней Азии. Он ускорил шаг в надежде запрыгнуть в вагон уже готового к отправке поезда, как тут дорогу ему перегородила серая форменная куртка:

– Младший лейтенант Крыжнёв, попрошу ваши документы.

На смуглом лице не было ни тени испуга, разве что лёгкая досада проскочила между угольных бровей, когда двери вагонов с грохотом захлопнулись и поезд, набирая скорость, унёсся прочь. Молодой человек извлёк из внутреннего кармана куртки зелёную книжечку паспорта, вынул из-под обложки аккуратно сложенный вчетверо листок с регистрацией.

– Так-так-так, – протянул Крыжнёв. – Адылбек Хасанов. Место рождения – Самарканд. Красивый, наверное, город, а, Хасанов?

– Красивый, – улыбнулся парень.

– А что ж тебя тогда в Москву-то принесло? – Соколов поморщился, понимая, к чему клонит Крыжнёв.

– Так учусь я здесь, – пожал плечами Хасанов. – Студент.

– Ах, студент, – протянул Крыжнёв, медленно разворачивая регистрацию. – И где же ты учишься?

– В медицинском. Живу в общежитии на Одиннадцатой Парковой. Да вот же адрес в регистрации. А это студенческий, – студент достал из другого кармана синюю корочку и протянул Крыжнёву.

– Ну это мы ещё разберемся, кто, где и с кем живёт, – осклабился Крыжнёв. – Пройдёмте за мной в отделение.

– Отпусти его, – тихо сказал Соколов. – Ясно же, что у парня с документами полный порядок.

– Отставить, товарищ старший сержант, – зашипел Крыжнёв. – Вы что, не видите? Регистрация явно поддельная, и печать на студенческом какая-то бледная, размытая. Фальшак, определённо. Ну, чё застыл?! – прикрикнул он на «пленника». – Шевелись, давай…

Втроём они двинулись в дежурное помещение.

– Значит, так, Хасанов, – войдя в «дежурку» и плотно прикрыв за собой дверь, без всяких предисловий начал Крыжнёв. – Я имею право задержать тебя на срок до сорока восьми часов. Пока свяжемся с институтом, где ты якобы учишься, пока запрос в общежитие отправим, время-то и пройдёт. Но можем всё уладить по-хорошему.

– Денег у меня нет, – пожал плечами Хасанов.

– …сейчас ты позвонишь кому-нибудь из своих друзей. Они за тобой приедут, а с собой привезут… – тут Крыжнёв нацарапал что-то на полях валявшейся на столе газеты, затем быстро оторвал исписанную полоску, скомкал её и сунул в карман.

– Некому звонить…

– Ясненько, – с притворным сочувствием зацокал языком Крыжнёв. – Что ж, бывает… Но, как правило, быстро проходит. Посидишь тут с нами часок-другой-третий, отдохнёшь, авось, память-то и вернётся. А мы с товарищем старшим сержантом в честь праздника даже протокол пока оформлять не будем.

Десятки, если не сотни раз, наблюдал Соколов этот спектакль. Среди его сослуживцев встречались истинные виртуозы, достоверные и органичные, как все Гамлеты и Офелии земли, вместе взятые. Им бы на сцену – такие таланты пропадают, обидно даже. Неистовые и проникновенные, яростные и вкрадчивые – к каждому «зрителю» они подбирали свой, единственно верный ключ. Из Крыжнёва со временем тоже должен был получиться большой артист, но пока он только начинал, а потому и с текстом, и с интонациями явно промахнулся: на Хасанова его выступление не произвело ровным счётом никакого впечатления. В отличие от большинства «зрителей» он не оправдывался, не пытался ничего объяснить, не возмущался, не призывал Аллаха в свидетели, не клялся жизнью мамы и старшей сестры, а главное – явно не собирался никому звонить.

– Разбирайтесь, – лишь кивнул равнодушно. – Где мне подождать?

– Вот собака, – процедил Крыжнёв, запирая клетку «обезьянника». И пошёл ставить чайник. Настроение у него было явно испорчено – спектакль провалился.

Около полудня Крыжнёв отправился на платформу – «ноги размять». На деле же собирался в который уже раз подкатиться к Ирочке, дежурной по станции. Ирочка была молода, хороша собой и совершенно неприступна. Крыжнёв едва доставал ей до плеча и потому как кандидат в ухажёры не рассматривался. Но младший лейтенант был настойчив и сдаваться не собирался.

– Эй ты, Склифосовский, не стосковался ещё? – крикнул он перед уходом Хасанову.

Тот молча отвернулся.

– Ну и чёрт с тобой, сиди…

Через пару минут дверь в «дежурку» распахнулась.

– Сокол, мать твою, чего расселся, у нас ЧП, – с порога завопил младший лейтенант. – Давай, пошевеливайся.

Соколов выскочил в вестибюль. Первое, что бросилось в глаза, – группа людей, сомкнувшихся в кружок.

– Разойдитесь, полиция, пропустите, – Соколов протискивался вперёд, Крыжнёв – за ним. Подбежала Ирочка. Народ расступился.

– Слава богу! – радостно воскликнула старушка в белом мохеровом берете. – Милая, смотри, товарищи милиционеры пришли, сейчас всё будет хорошо. Товарищи милиционеры, мы «Скорую помощь» вызвали, но, может, вы поторопите докторов по-своему, по-служебному?

У стены, прямо на каменном полу, свернувшись клубком, лежала молодая женщина. Дышала она хрипло, с присвистом, переходящим в глухое утробное рычание. Руки в тонких бледно-жёлтых, как мимоза, перчатках судорожно прижимала к большому животу, туго обтянутому тёплым зимним пуховиком. Под ней стремительно растекалась лужица, прозрачная, но с кровавыми прожилками.

– Воды отошли, – зачем-то пояснила старушка в берете. – А роды стремительные, вон как корчится.

– Что делать-то? – ахнула Ирочка.

– Для начала перенести её в «дежурку», – решил Соколов. – Не оставлять же её тут на полу.

– Ещё чего! – взвизгнул Крыжнёв. – Чтобы она нам там всё изгваздала?!

Соколов склонился над девушкой, отвел со лба слипшиеся волосы.

– Попытайтесь подняться, – предложил он девушке, повернулся к Ирочке, мол, помогите. В сторону Крыжнёва старался не смотреть.

Девушка была похожа на актрису. Имени актрисы Соколов не знал, помнил лишь, что она играла в каком-то голливудском фильме бледную и прекрасную царевну эльфов. Сейчас взгляд эльфийской красавицы был блуждающий, слепой. Она смотрела куда-то сквозь Соколова и видела, верно, то, что никому другому сейчас было видеть не дано. Точно такие же глаза – бездонные, страдающие, с расширенными до размера вселенной зрачками – были у косули, которую однажды он подстрелил в заснеженном лесу где-то далеко на севере…