Василий Аксёнов - Десять посещений моей возлюбленной

Но вот того, главного виновника всей это беды, обидевшего Свету Шеффер, так мы и не нашли – как растворился.

Солнце уже над самым ельником – закатывается. Небо красно-золотое – пылает. Вороны в ельник потянулись – на ночевку.

Собрались мы после бучи возле клуба. У одного ссадины на лице, у другого глаз подбит, у третьего зуба не хватает. Девчонки, как военные медсестры, над нами хлопочут, духами раны наши смазывают. Мы возбужденные. Бой вспоминаем. Как кто кого, как кто кому. Уже смеемся. Убитых ни с нашей стороны, ни со стороны противника нет, и хорошо, мол. И никого ножом не полоснули, к счастью.

Рубаха у меня на спине, на левой лопатке, чувствую, к телу прилипла – как от пота. Снял ее. Кровь.

Ну, думаю.

И вспомнил смутно: какой-то из вербованных, там еще, в ограде общежития, сзади ударил в спину меня розочкой . Забыл об этом я в горячке.

Вовка Балахнин, с разбитой верхней губой, стоит рядом, спрашивает, едва открывая рот, не своим, привычным для тех, кто его знает, голосом:

– А это чем тебе?

– Бутылкой вроде, – отвечаю.

– Обломком, – Рыжий добавляет. – Следов-то сколько вон… Вот гады.

– Мало им дали, – Вовка говорит.

– На первый раз хватит, – говорит Рыжий. – И мне вон ухо раскровянили.

– Тебе-то – ладно, Маузеру – оба.

– Не оторвали – хорошо.

Смеемся: весело – повоевали.

Танька Сладких, крутясь около Рыжего, пробует, молча, причесать его – не получается – в расчестке зубья только поломала. Рыжий, смущаясь перед нами, отстраняется, но – счастлив. Губы у него тонкие и синие, лицо бордовое – как свекла. Веснушек – тьма – не растерял их.

Мой мотоцикл дома, Рыжего – здесь.

– На Кемь, – говорю Рыжему, – съездим. Помыться надо… Или на Бобровку.

– Поехали, – говорит. И Таньке тут же: подожди, мол. Та соглашается – кивает.

Сели. Поехали.

На берегу Кеми разулся, разделся, зашел в воду по пояс. Моюсь.

Смотрит на меня Рыжий и говорит:

– Чем-то полить… хотя бы спиртом.

– Или прижечь… Золой посыпать… Кровь, – спрашиваю, – не идет?

– Немного, – говорит Рыжий. – Смыл, и вон свежая… сочится.

– Ну, не бежит ручьем, и ладно.

– А больно?

– Да. Сразу-то – нет, теперь вот – больно… Отвези меня в Черкассы.

– Олег, ты чё?!

– А чё?

– А Танька?!

– Ее не съест никто тут без тебя… Мне очень надо. За своим я, – говорю, – не могу пойти сейчас… И колесо переднее спускает… Ты довезешь и сразу же вернешься… Мне очень надо, говорю же.

– А когда я прошу…

– Не будем.

– Вот тоже… Ладно, – соглашается. – Иди туда, к бензозаправке, я подъеду. Рубаха порвана, переодеться надо… Домой не стану заходить – на сеновале вся одежда. Тебе рубаху привезти?

– Ну, если можешь?.. Потеплее.

– Подъеду к клубу, Таньке хоть скажу…

– А как без этого… Конечно.

– Не надо, Черный, то раздумаю.

– Да я же просто…

– Ты всегда…

Молчу. Еще, на самом деле, передумает.

Заведя с разбегу мотоцикл и вскочив на него на ходу, поехал Рыжий домой, а я направился к бензозаправке – недалеко тут, за Бобровкой.

Пришел. Сел под ель, на ее выпирающий из земли толстый корень. Сижу. Жду. В глазах яркие картины только что миновавшей баталии, повторяясь, разворачиваются. Переиграть их в чем-то хочется, исправить что-то – пока тщетно. Как нам говорил наш учитель истории Артур Альбертович Коланж: Любая, особенно важная для народного сознания, битва сама на себе не заканчивается, а продолжается в истории и в головах потомков ее участников, исход и значение ее меняется при этом . В моем случае, значит, история еще не началась – переиграть баталию пока не получается. Еще спина бы не болела.

Лисица где-то звягает – в тайге. По стволу и по ветвям ели, недовольно цокая, белка шныряет – на меня сердится – покой ее нарушил. Мычат протяжно в яланских дворах и на ферме коровы. Собаки лают.

Солнце закатилось. Небо увяло. Но светло. Мошка клубками вьется в воздухе – так она мак толчет обычно. Комары злобно кусают – и намазаться от них нечем. Флакончик с мазью где-то выронил – не мудрено, в бою-то рукопашном.

Издалека слышно: гудит, знакомо тыркая цепью из-за сточившейся звездочки, мотоцикл «Восход». Ну, наконец-то.

Подъехал Рыжий.

– Энцефалитка вот… Пойдет?

– Пойдет.

– Снимай рубаху… Вот зеленка.

Снял я рубаху. Измазал Рыжий спину мне зеленкой.

– А кровь течет?

– Да вроде нет.

Надел я энцефалитку на голое тело – нормально. Рубаху спрятал возле ели – вернусь когда, тогда и заберу, мол.

Бак бензином из одной цистерны, черпая его ведерком и разводя тут же – без всякой мерки, а на глаз – автолом из другой, меньшего размера, цистерны наполнили.

Поехали.

– Сильно дымит?

– Дымит.

Ну, кашу маслом не испортишь, мол.

Конечно.

– Рыжий! – кричу.

– А?! – отзывается.

– Ты настоящий друг!

– Не издевайся!

Едем. Свежо. Мои волосы встречный ветер треплет – податливые, с прической Рыжего ему не совладать – не шевелит их даже, не сгибает.

Грейдер прошел туда-обратно. Вчера вечером или сегодня утром – кое-где, в тени, песок и гравий еще влажные. Шоссейка ровная, местами гладкая, еще не выбитая лесовозами – не в ямах, не в колдобинах – дождя-то не было пока. До Черкасс добрались быстро, как долетели, минут за десять или за пятнадцать. Все, что мог, выжал Рыжий – отчасти из желания скорей в Ялань, наверное, вернуться, к своей Таньке, отчасти для того, чтобы передо мной драндулетом своим похвастаться, – из своего «Восхода», лязгающего на всю округу проскакивающей на ведущей звездочке со сточенными зубами цепью. Одна из многих бед у этих мотоциклов – передача. Вот у « ижей », как мой, такого не бывает. Я уж молчу, не говорю сейчас об этом Рыжему, то еще ссадит и назад уедет, чего доброго.

Дело к полуночи. Смеркается. Камень бледнеет в сизом мареве. Лес на нем в дрему готов погрузиться. Из суток в сутки так, из века в век – всегда тревожно: придет ли новый день оттуда, из-за Камня, заря поднимется над ним?

Вода в Кеми сейчас теплее воздуха, наверное, – об этом думаю. Еще о том, что, непременно сходим с Таней искупаться. Смешно она, Таня, плавает – по-собачьи , и подбородок держит над водой, смешно вытягивая шею… Смешно? Да нет, наверное, – красиво.

До развилки дорожной доехали, остановились.

– Может, дождаться? – Не поворачиваясь ко мне, спрашивает Рыжий. – Ты тут надолго?

– Нет? – говорю. Слез с мотоцикла. – Как получится.

– Смотри, – говорит Рыжий. – Утром приехать, может, за тобой?

– Не надо.

– Тогда – давай.

– Давай. До завтра.

– Таньке привет.

– Если увижу.

– Чудно́… Зачем тогда приехал?! И Дуське тоже.

– Хорошо.

– Если увидишь.

– Смейся, смейся.

Развернулся Рыжий, рукой мне, не оглядываясь, на прощание помахал и покатил, клацая цепью и взметывая пыль с дороги, обратно.