Александр Проханов - Крейсерова соната

– «Останься пеной, Афродита, и слово в музыку вернись…» – облегченно произнес Модельер, стряхивая с шитого золотом камзола капельки жира. – До новых встреч, господа, – кивнул на прощание китайцу и юмористу. Как всегда, галантный и обходительный, покинул застенок.

В урочный час Модельер встретился со Счастливчиком в «Шурикен-хаусе», стеклянном воздушном замке, принадлежавшем ранее банкиру-неудачнику, который во время дефолта кинулся с колокольни Ивана Великого с криком: «Лечу!» Теперь в этом ажурном, похожем на колбу здании размещался интеллектуальный центр власти, создававший эффективные политические технологии. Денно и нощно трудились аналитики, социальные инженеры, прогнозисты и Глеб Павловский, серые мыши, черные кроты, гримеры и Караганов, выщипыватели волосков, мозольные операторы, вязальщики петель и Никонов, лудильщики, шорники, блестящие жучки, тихие паучки и Марков, слепые музыканты, глухие меломаны, творцы иллюзий и Леонтьев, создатели мифов, охотники за тараканами, охотники за блохами и Кургинян, сами блохи, удобно поселившиеся в мягких креслах, и Мигранян, рачки, плавающие задом в графинах с туалетной водой, и Гельман, специалисты по исламу, специалисты по иудаизму, специалисты по Евразии и Дугин, специалисты по политкорректности и Шевцова, специалисты по запорам и Цыпко, специалисты по проведению политических и кишечнополостных операций и Сатаров, знатоки русской и советской истории, возглавляемые Радзиховским, который так заработался, что упал носом в столярный клей, да возьми и засни.

Свидание двух друзей проходило в милом внутреннем дворике, где сверкал великолепный прохладный фонтан.

Он обладал тем удивительным свойством, что раз в сутки, на несколько минут, из него прекращала бить вода и начинало извергаться французское красное вино. Именно к этим минутам было приурочено свидание. Оба друга, сидя на гранитном парапете фонтана, подставили бокалы изумительной винной струе. Чокнулись, с наслаждением пили маленькими глотками, любуясь сквозь стеклянные стены, как несутся бесшумные автомобили по осенней Москве, напоминая бесчисленные молекулы летучего вещества.

– Дорогой друг. – Модельер легким движением поправил на голове Счастливчика кивер времен Наполеоновских войн, на котором красовалась красная звезда, серп и молот, соединяя давнее и недавнее прошлое. – Я знаю, что твое выступление в Академии Генерального штаба прошло блестяще. Начальник академии генерал Макмагон, ох уж эти мне янки, вывесил в честь твоего прибытия красный, трехцветный и американский флаги. Теперь же, когда мы можем немного отдохнуть и тебе еще рано идти к Москве-реке на массовый заплыв, который совершают члены общества «Мемориал», я должен обратиться к тебе с настоятельной просьбой. Прошу тебя выдать ордер на истребление Роткопфа.

– Как?! – воскликнул Счастливчик, едва не уронив стакан в воду, где светлело множество серебристых монеток – их перед отъездом на родину бросали агенты иностранных разведок, работающие в «Шурикен-хаусе», надеясь на скорое возвращение. – Никогда! Ты пьянеешь не от вина, а от крови! У тебя только одно на уме – истреблять, истреблять, истреблять!

– Или мы их, или они нас!.. Товарищ Сталин учил: чем ближе к победе социализма, тем ожесточеннее сопротивляется враг. Перефразируя вождя, замечу: чем ближе день твоего помазания, тем бессердечнее и коварнее действуют наши противники. Мэр и Плинтус вошли в тесный контакт с олигархами, среди которых Роткопф готовит на нас с тобой покушение!

– Ты хочешь поссорить меня с олигархами!.. Они поддерживают, любят меня… Шлют мне дорогие подарки… Роткопф прислал мне удивительный теплотворный кристалл, от которого можно прикуривать. Он утверждает, что такие кристаллы будут установлены в квартирах, что позволит наконец преодолеть зависимость от проклятых коммунальных служб, которые в этом году грозят нам устроить Великое оледенение.

– Роткопф хочет убить тебя и меня. Есть неопровержимые доказательства…

– Какие?

– Поступим так, мой друг… Завтра в Городе Золотых Унитазов олигархи встречаются на уик-энде. Будет Плинтус. Заезжай туда ненароком… С твоей интуицией ты многое почувствуешь… А потом встретимся с тобой на этом же месте и продолжим беседу…

Не желая быть навязчивым, Модельер прервал разговор, напевая на два голоса, мужской и женский, арии Лжедмитрия и Марины Мнишек в сцене у фонтана из оперы Мусоргского «Борис Годунов».

Плужников, после первого своего пробуждения в незнакомом доме, не понимая, не умея вспомнить, как он здесь очутился, обрел зрение и слух, однако оставался немым. Но и зрение, коим он постигал новую для себя обстановку, и слух, который доносил до него звуки женских ласковых слов, легкий шелест шагов, мерные гулы за стеклами окон, – были неполными, странно усеченными. Словно он был запаян в стеклянный куб, ограничен со всех сторон его ровными блестящими гранями. Любое мгновение, данное ему в ощущениях, тут же пропадало бесследно, не сохранялось в памяти. Он не мог проследить его удаление, натыкаясь на ровную грань стеклянного куба, отсекавшего его от прошлого. Звук или образ, наплывавшие на него, появлялись мгновенно, возникали у самых глаз, ошеломляли внезапностью, и он не предвидел, не предчувствовал их, не слышал их приближения из будущего, отделенный от него гладкой стеклянной преградой. Он не мог осознать смысла слов и значения образов. Это не причиняло острых страданий, но тяготило, как если бы его тело увеличило свою тяжесть, испытывало дополнительную гравитацию, как это, возможно, случается с космонавтами на иных, более крупных, чем Земля, планетах. Он двигался по дому, осторожно переставляя ноги, как если бы был обут в свинцовые башмаки водолаза, и это делало его беспомощным.

Его пугало зеркало, к которому он подходил и не видел своего отражения, словно он не существовал, – зеркальное стекло отнимало его образ и не возвращало обратно. Его пугал темный коридор, куда погружался его взгляд и не находил ничего, кроме тьмы, в которой, переступив порог, может бесследно кануть. Лишь окно на кухне с выходом на балкон влекло его голубовато-золотистым светом. Он выглядывал наружу и видел нагромождение домов и фасадов, кирпичных стен и железных крыш, и среди них выступавший наполовину золотой купол собора. Балкон был заставлен поломанной мебелью, горшками с сухой землей, плетеной корзиной с ветошью. В корзине, поднимая точеную розоватую головку, взглядывая зорким веселым глазком, сидел голубь. Это нравилось Плужникову, рождало в груди необъяснимую теплоту.

Женщина, которая утром приглашала его на кухню к столу, была добра к нему: была милой, суетливой, заботливой, ставила перед ним тарелку с глазуньей, хлеб, масленку, наливала в большую цветастую чашку чай, подвигала сахарницу.