Александр Проханов - Крейсерова соната

– Больно тонка цепочка. Боюсь, как бы не порвалась…

Матросов серьезно рассматривал цепочку и крестик, отвечал:

– А я бы крест на бечевке носил… Как-то, знаешь, надежнее…

Плужников и Аня вознеслись над бескрайними березняками, среди которых, словно озера, сквозили поляны. От них поднимались сияющие столпы света, и на каждой райской поляне пребывали святые и праведники, водили хороводы в алых сарафанах и красных рубахах, ступали крестными ходами, поблескивая крестами и окованными в медь священными книгами.

Они опустились на поляну, в драгоценный серебряный свет, увидели на снегу двух гуляющих ангелов. Оба были высоки, златокудры, с плеч спускались долгополые хитоны, алый и золотой.

Сквозь прорези на спине свешивались почти до земли розоватые крылья с уложенными крупными перьями. У того, что носил алый хитон, крыло казалось поврежденным, было перетянуто линялой голубой перевязью, в которой Аня узнала лоскуток своего девичьего платка.

Ангелы медленно шли, негромко беседуя, тот, что был с перевязью, сказал другому:

– Пока он не должен об этом знать. Время придет, узнает…

– Каждый узнает об этом в свой час, – согласился второй.

Они прошли несколько шагов, разбежались, раскрыли за спиной сильные крылья и полетели над поляной как журавли, вытянув сжатые ноги, сильно и плавно взмахивая. Пролетели над белизной, алый и золотой, и скрылись за вершинами. Плужников и Аня прошли по снегу, видя отпечатки их босых ног, росчерк маховых перьев, ударивших в снежный покров.

Они миновали березняк и вышли в чистое поле. На холме в прозрачной и чудесной пустоте стояло огромное дерево. Это был не дуб, не клен, не ясень и не кедр, а Дерево Жизни, или, как его называли в Раю, Древо Познания Добра и Зла.

Подойдя к дереву, коснувшись шершавого ствола, Плужников вдруг понял язык птиц. Он улыбался, обнимал Аню, чувствуя могучие, исходящие из древесного ствола силы. Он знал, что любит Аню, невесту свою. И об этом сказал:

– Люблю…

Поцеловал ее в прохладные губы, и сверху на них просыпалась гроздь красных рябиновых ягод.

Обнявшись, они удалялись от вещего дерева в сумерках снежного поля. Когда стемнело, и снег под ногами казался темно-синим, они вышли к дому, который издали манил желтыми озаренными окнами… Молодые красивые люди сидели в застолье, на скатерти стоял сервиз, прелестная девушка снимала с чайника лоскутную бабу.

Плужников и Аня встали на пороге… В застолье не заметили их появления, продолжали чаевничать. В этом многолюдье, в домашнем собрании благодушных мужчин и женщин Плужников узнал вдруг ожившую фотографию из семейного альбома, что хранился в материнском шкафу… Молодые братья и сестры выстроились цветущей когортой по старшинству, возглавляемые усатым красавцем в фуражке дорожного инженера…

Плужников узнавал своих предков… Смотрят друг на друга через стол одинаковыми зеленоватыми глазами, молодые, белокожие, не ведающие о налетающей из-за горизонта судьбе… Плужников от порога внимательно рассматривал застолье, озаренное розовым светом ламп.

– Милые братья и сестры, – сказала Анастасия, хрупкая, с пепельно-золотыми волосами, именно от нее через три поколения появится он, Плужников, именно она тайно присутствовала в его сновидениях, томила своей неисчезнувшей, растворенной в нем жизнью. – Мы все в Раю и можем сполна наслаждаться нашей близостью и любовью. Мало кто помнит о нас на земле. Потому что почти никого от нас не осталось. Такое уж горькое выпало время в России. Но один из наших живет. Он последний. Это Сережа. Ему сейчас нелегко. Но будет еще труднее. Давайте же помолимся за него, чтобы он перенес все тяготы, выполнил все, что ему положил Господь. И вернулся к нам. Мы посадим его рядом с Шурой. Ты, Шура, подвинься, на твоем конце просторно, мы поставим к тебе плетеное кресло. Помолимся же о Сереже…

Все встали, склонили головы. Некоторые закрыли глаза. Губы неслышно шептали молитву. И от этой молитвы у Плужникова стало горячо на сердце, а из глаз потекли радостные тихие слезы.

Так и покинул вместе с Аней веранду, оставляя ночной светящийся дом с высокими золотыми окнами.

За время, что они были в доме, похолодало и вызвездило. Снег идти перестал, облака отлетели. В небе драгоценно, морозно, образуя разноцветные дышащие россыпи, сверкали звезды. Снежная дорога, натертая полозьями, блестела. Они замерзли. Увидели распряженные сани с опущенными оглоблями. В санях было накидано сухое душистое сено, был брошен курчавый овчинный полушубок. На деревянном задке синели два нарисованных льва.

– Ложись, – сказал он, отворачивая тяжелую кудрявую полу. – Я рядом… Так будет тепло…

Они улеглись в душистое сено, в котором темнели головки клевера, усохшие соцветия горошка. Он укрыл ее тулупом, и они лежали рядом, выглядывая из-под овчины. Над их лицами блистали, переливались, становились то голубыми, то розовыми бессчетные алмазные звезды.

– Я хотела тебя спросить, почему в Раю столько берез?

– Это Русский Рай. Береза – райское дерево…

– Ты слышал, как святой угодник пел ту самую песню, которой я тебя воскресила?

– Песня про святые метелочки…

– Ангел с синим лоскутиком, который я ему повязала, он говорил о тебе? Ты отмечен чем-то особым?

– Тем, что тебя люблю…

Он просунул руку под ее теплый затылок. Поцеловал ей сначала губы, потом раскрытую теплую грудь. Сани качнулись, скользнули вниз по дороге. Она заблестела, засверкала, высекая полозьями искры. Чистый ветер объял их и поднял на воздух. Они неслись среди звезд, которые застревали как светляки в кудрявой овчине, а когда опустились, еще несколько звезд догорало в бараньем меху, лежали недвижно, глядя, как над их лицами текут, переливаются звезды.

Среди звезд, невесомая и прозрачная, появилась прекрасная женщина. Стеклянные птицы держали над ней два шелковых платка. Женщина наклонилась, протянула из неба розу. Из розы капнула кровь. Упала на грудь Плужникова теплой каплей. Из капли с тихим посвистом вылетела ночная птица.

– Люблю тебя… – сказал он Ане.

Они снова были в маленькой московской квартире. На столе под лампой лежал раскрытый альбом. На белизне листа пламенел алый мазок.

Счастливчик проснулся на широкой кровати под шелковым балдахином, отороченным горностаем; балдахин был увенчан золотым мальтийским крестом – подарок магистра тайного ордена; спустил босые ноги на пол, осторожно, чтобы не задеть фарфоровую ночную вазу с журавлями – подарок премьер-министра Японии; сунул ноги в удобные шлепанцы, изготовленные из шкуры кенийского козла, – подарок любезного африканца; потянулся к тумбочке, где находился автоматический массажер в виде лягушки, – подарок американского Президента; стянул с вялого после сна тела ночную рубашку, улегся, поставил себе на грудь массажер, нажал кнопку, и электронная лягушка стала скакать по всему его телу, перебирая лапками, массируя каждую жилочку, при этом приятно пела голосом Элвиса Пресли.