Александр Проханов - Крейсерова соната

С тех пор здесь горели мельницы, проваливались под землю мануфактуры, случались самоубийства и частенько наведывались еретики и смутьяны, проповедующие Антихриста. Накануне революции здесь состоялось массовое душегубство, когда солдаты стреляли в народ, а народ пулял в солдат булыжниками.

Огромный белый дворец, облицованный мрамором, возведенный Советами, наполненный до отказа деловитыми, ничего не делающими чиновниками, унаследовал участь прежних строений. Именно в этом месте, в девяносто первом году, провалилась под землю коммунистическая власть, когда демократы, захватив из домашних библиотек книги по черной магии, обосновались во дворце; служили черную мессу под звуки виолончели Ростроповича; совершили ритуальную жертву, защекотав до смерти академика, дядюшку советской ядерной бомбы; выставили из окна замотанного в тряпку летчика-афганца и подожгли три боевые машины из подразделений маршала Язова. Ельцин перед телекамерами сжевал корень мандрагоры, запив его литром спирта. Несколько женщин-демократок, раздевшись донага, бегали купаться в Москву-реку, где в них влюбился десантник, ради их пленительной красоты изменивший присяге и сгоревший впоследствии от несчастной любви на электропроводах.

Воронка в вестибюле пятого подъезда, куда провалилась советская власть, была впоследствии тщательно замурована, но в этом месте бетон так и не мог никогда застыть.

Проклятье, лежащее на дворце, в полной мере подтвердилось в октябре девяносто третьего года, когда здание передали парламенту и тогдашний спикер смешно и весьма достоверно копировал манеру, с которой Ельцин пил из горла водку, занюхивал рукавом, заедал огурчиком из рук Коржакова, отирал рот оконной гардиной. Парламент хохотал целыми днями над талантливыми пародиями спикера, пока верные Ельцину гвардейцы, дабы прекратить безобразие, не прислали к парламенту танки. Те стреляли по дворцу, с особым удовольствием выбивая крестные ходы, которые водили вокруг парламента православные.

Дом горел. Спикер перестал смешить депутатов. Кто-то добром разошелся по домам. Кого-то пришлось поморозить в моргах. Кого-то согрели в крематориях. Демократы предлагали срыть дворец и поставить на этом месте памятник танку-правозащитнику, но в дело вмешались турки, отремонтировали дом, который затем передали Правительству.

С этих пор белый облицовочный мрамор, который, бывало, сверкал как янтарный мартовский снег, обрел странный синеватый оттенок, такой бывает у мертвенной осенней луны в печальные мглистые ночи. Тоскующий взор смотрит на ночное светило сквозь мутные тучи, вдруг замечая летящую на метле растрепанную ведьму или сидящего в ступе Бурбулиса. Особенно странная синева проступала в доме ночами, когда он напоминал голубоватого, всплывшего из реки утопленника. В довершение раз в году, а именно четвертого октября, в годовщину расстрела, в стенах дома начинали звенеть все осколки и пули, застрявшие в мраморе и не извлеченные торопливыми турками. Кусочки металла посвистывали, постанывали, скрежетали, наполняя дом бессловесным стенанием, от которого едва не сошел с ума тогдашний премьер-газовик. Чтобы морально уцелеть, он был вынужден улететь в Сибирь, где заколол в рукопашной нескольких трехмесячных медвежат, на всякий случай связанных егерями железной проволокой. Этот надрывный металлический стон осколков не выдержало несколько кабинетов, а один из премьеров, маленький, с шаткой студенистой головенкой взращенного в барокамере младенца, обезумел и устроил дефолт.

В годовщину расстрела в подвалах дома раздавались молитвы, христианские песнопения, звучали революционные и советские песни, а также слышались пистолетные выстрелы и беззлобная матерщина ОМОНа. Все это было наваждением, но в таких условиях Правительство не могло работать, на три октябрьских дня все целиком уезжало в Ниццу…

Шло заседание, и вошедшему без предупреждения Счастливчику открылась странная картина. Почти никто из членов Кабинета не сидел на месте. Высокие стулья вдоль П-образного, знакомого каждому россиянину стола оставались пустыми. Зато все множество министров и их помощников находились в непрерывном движении: кто-то качался на занавесках, разгрызая кокосовые орехи; кто-то карабкался по стенам, изображая ловких тараканов. Один министр топориком рубил паркет, другой ловко ловил блошку в шевелюре соседа, третий из жвачки делал прозрачный пузырек и хлопал его о лоб товарища. Раздавалось сочное баритонное пение – певец исполнял арию из оперы Верди «Травиата». Двое чистили на столе селедку пряного посола, вытирая друг о друга пальцы. Маленький язвительный министр без носа, специалист по жилищно-коммунальной реформе, вцепился в седые волосы специалиста по реформе здравоохранения, тянул что есть силы, но шевелюра оказалась шиньоном, наглец упал с пучком волос в руках, а объект нападения хохотал, сверкая лысым намасленным черепом. Одни министры были гигантского роста, но очень худы, покачивались и держались за стены, доставая головой потолка. Другие казались кругленькими упитанными карликами в шелковых колпачках, сновали между ног, закатывались колобками под стол и там, разорвав на клочки купюру в пять долларов, заново складывали ее, подражая игре «Собери сам». Было много знати, военных и штатских, чинов жандармерии, мундиров и фраков. Ярко и парадно алела лента камергера, сам же камергер отсутствовал, находясь в заграничном плавании. Присутствовало много звезд культуры, знаменитостей от науки и техники. Была женщина-сова, мужчина-изюбр, отроковица-орангутанг, талантливый отрок, который умер в раннем детстве и теперь был явлен гранитным памятником с надписью: «Я родом из-под Истры, там все скворцы – министры». И все это пестрое сборище веселилось, развлекалось, играло в шарады, разгадывало кроссворды, издавало забавные чмокающие звуки, что-то ковыряло, склеивало, латало огромной тяжелой иглой, которую втыкали сразу три члена кабинета, а другие три протягивали жесткую, скрученную из человеческой кожи дратву, сращивая кромки несуществующей, но очень добротной ткани.

Счастливчик несколько минут ошеломленно стоял на пороге, не замечаемый министрами, которых когда-то сам назначал, не требуя от них справок из наркологических и кожных диспансеров, не отсылая на тестирование к психиатру. Громко, с солдатской грубоватостью крикнул:

– А ну сядьте, мать вашу!..

Он был тут же замечен. Все опрометью кинулись по местам. Лишь Министр по безработице запутался в шторе, оборвал ее, неловко волоча по комнате, вместе с ней плюхнулся на стул.

Счастливчик негодовал. Он презирал эту стаю мелкотравчатых, лукавых и корыстных существ. Наставили на него заостренные рыльца с влажными, нюхающими носами, сложили послушно лапки, преданно взирали черными бусинами глаз, на дне которых светились красноватые искры ненависти и предательства. Он отвечал им тем же: