Вячеслав Малежик - Портреты и прочие художества

И, наконец, салют. Конечно, нынешние фейерверки несравненно лучше, но тот, почти религиозный восторг, что испытывали и дети, и взрослые, невозможно описать. А толпа есть толпа, и однажды, когда мне было четыре года, мы попали в передрягу. Количество людей зашкаливало все пределы. Я был на плечах у отца, мама крепко держала сестру за руку, и мы молча шли с Красной площади домой. По сосредоточенному лицу отца я понимал, что что-то не то. Через много лет папа сказал, что он больше всего боялся споткнуться и упасть. Больше до салюта мы не доходили и после телеграфа возвращались домой.

Толпа… Опять непонятно, зачем, хотя как я могу, шестилетний, судить о чувствах взрослых. Смерть Сталина. Помню объявление по радио, помню (а я уже умел читать) сообщение в газете «Правда», помню, как мы с мамой пошли на площадь Белорусского вокзала. Угол Бутырского вала и Лесной, мы стоим и вдруг со всех сторон раздались гудки заводов и фабрик и многие в толпе заплакали. Мама заплакала тоже.

– Мама, почему ты плачешь?

– Жалко дедушку.

Я не понял, дедушку Сталина или ее папу, но не отважился спросить.

И в нашем дворе люди стали собираться в Колонный зал, поклониться телу вождя. Пошли и мы. Двое взрослых и двое детей, пешком пошли в сторону центра. Дошли до Пушкинской площади, а потом повернули в Козицкий переулок. Толпа прибывала, и где-то в середине Козицкого дорогу нам перегородили автомобили с солдатами.

– Не надо туда ходить…

– Мы хотим Сталина посмотреть, – сказал я.

– Вот здесь проходной двор и, пока не поздно, уходите.

И родители послушались солдат и проходными дворами выскочили на бульвар. Никто еще не предполагал, какая давка будет и в Козицком и дальше и сколько жизней будет положено на алтарь похорон вождя в тот день. А пока мы шутили:

– Слава, а ты помнишь, как два года назад после посещения мавзолея ты спросил часового: «Мы посмотрели дедушку Ленина, а где нам посмотреть теперь дедушку Сталина?»

– Помню… А почему он тогда мне ничего не ответил?

– Но он же – часовой, – отвечала мама, – и должен молчать, охранять свой пост.

Сейчас я взрослый, но боязнь толпы все равно сидит во мне, и, по возможности, я стараюсь избегать ее. Ты перестаешь быть хозяином своей судьбы и оказываешься во власти стихии. О двух событиях, связанных с людской давкой, хочу вам поведать.

Мне двенадцать лет. Стадион «Динамо». Наши играют с тбилисцами. Я прорвался без билета на стадион. Аншлаг, и сразу же после окончания игры я рванул к выходу. Меня, маленького пацана, зажали здоровые мужики, и я только чудом выскочил из этой мясорубки и уже на трибуне дождался, когда очередь рассосется.

Вторая, уже смешная история. Опять футбол. В перерыве игры решил сходить в туалет. А на стадионе туалет устроен так, что входишь в одни двери, а выходишь в другие. Наверное, это сделано, чтобы увеличить пропускную способность специально отведенного места. Ну так вот. Уважаемая публика протащила меня через богоугодное заведение, не позволив приблизиться к «родникам». Я вылетел наружу, не справив нужду и потеряв все пуговицы на моих плаще и брюках. Возвращаясь домой, придерживал штаны руками.

Своего деда, отца моего отца, я видел дважды. Мне было лет пять, когда Иван Семенович приехал в Москву. Он был пострижен под ноль и имел пятидневную щетину. Говорил по-русски нездорово, и я не всегда его понимал. Он был ко мне добр, и до сих пор я помню, как сидел у него на коленях. А еще мы ходили в фотоателье, и нас усаживали для группового фото, потом детям, мне и сестре, сказали, что сейчас вылетит птичка, и эта фотография до сих пор стоит у нас на даче. Дедушка, красивые мама и папа и маленькие сестра и я.

Фантазии и возможности отца были скромнее, чем у меня, когда я встречаю своих гостей, нынче. Поэтому запомнилось, как мы с дедом ходили на Красную площадь и как отец меня пугал, перенеся через парапет набережной Москвы-реки, что, дескать, отпустит… Я от страха даже не мог реветь, а дед строго говорил:

– Прекрати, Юхим!

Дед маялся от безделья и хватался за любую работу. И однажды моя сестрица попросила его наточить коньки. Иван Семенович добросовестно отнесся к поручению и наточил на бруске их так, что ими можно было разделывать мясо, шинковать салаты, но только не кататься на катке. Ему никто не объяснил технологию заточки коньков.

Много лет спустя, уже будучи студентом, я посетил Белоусовку. С отцом и мамой мы жили в доме деда. В доме, где родились мой отец и две его сестры – Мария и Параска.

– Ох, диду, у тебе, Славику, дуже лукавый, – сказала одна из соседок старшего из живущих на тот момент Малежиков.

А отец для меня в той поездке открылся… Ищу слово, чтобы объяснить, как именно открылся, и понимаю, что он для меня просто открылся. Я увидел, как он умеет дружить, как умеет любить, как умеет петь и выпивать. А дед? А дед был строг, смотрел, чтобы был порядок и чтобы помнили, что он еще главный в доме.

Сейчас вспомнил еще… Где-то зимой, перед нашим приездом, дедушка написал письмо, в котором просил прислать ему каких-то дефицитных таблеток от давления. Мы подняли на ноги всех своих знакомых, и таблетки в каких-то почти промышленных количествах были отправлены в Белоусовку. Дед, наверное, считал, что чем больше их съешь, тем лучше. Он их ел горстями.

– Ивановна, все-таки горилка – лучшее лекарство.

– Почему, папа?

– Ну как же? Выпью я этих лекарств ваших и дуже погано себя чувствую, а потом горилочки выпьешь – и опять орел.

– Так вы небось высокое давление делали низким? И ноги, поди, мерзли?

– Да ничего не мерзло… Горилка не позволяла, – отвечал дед, не чувствуя иронии мамы.

Два события запомнились особо. Запомнилось, как отец вместе с дядей Иваном и всеми своими сверстниками после застолья вышли во двор и запели. Я, к этому времени закончивший музыкалку, могу заверить, что это было впечатляюще. Я не думал, что вне стен всяких там консерваторий люди поют так – на голоса, стройно, чувствуя партнера и, несомненно, получая удовольствие от процесса.

И второй эпизод. Я иду по Белоусовке… Кстати, Белоусовка – родина великого украинского философа Сковороды. Ну так вот… Иду по селу и слышу хоровое песнопение, думая, что это включили радиоточку. Но вдруг из-за поворота появляется грузовик, в кузове которого сидят бабы с граблями и вилами и поют хором песню.

Знаете, прошло много лет, да я могу посчитать сколько… двадцать пять. И мне почему-то стала сниться Белоусовка, где я был до этого один раз и всего десять дней. Деда уже к тому моменту не было в живых. Не знаю, то ли это зов предков и крови, то ли воспоминания из той первой поездки… Но что-то волшебное в этих сновидениях было. И я съездил в Белоусовку из Киева во время своих очередных гастролей.