Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cкорпион cамки

– Виктор, ты часто жене изменял?

– Жене? Никогда. Пока я был с ней, все мои возможности принадлежали исключительно ей. Абсолютная, тоталитарная монополия.

– Я имела в виду не «все возможности», а одну конкретную вещь.

– Ах, конкретную… – Он улыбнулся не без кривляния. – Та конкретная вещь, которую ты имеешь в виду, сама по себе не имеет смысла. Так же, как и не имеет смысла в этом контексте термин «измена». Измены не существует.

– Вот как? Что-то новое…

– Пока мужчину и женщину друг к другу притягивает, никто третий между ними возникнуть не может. Если даже кто-то и ошивается рядом, все равно изменить невозможно. То, что мы называем любовью – ограда, стена. Легче перепрыгнуть через собственную голову, чем переступить через этот барьер. Любовь – это замкнутый мир. И в нем могут быть только двое.

– Ну а если все же случилось?

– Это значит только одно: той любви, которая была, больше нет. Как ни трудно нам это принять. Да. А раз так, то и случившееся – просто дальнейшее течение жизни. Естественное.

– А как же верность?

– Верность? Самообман. Иллюзия идеалистов. Утопический лозунг для обывателей. Под лозунгами высокой морали у обывателя прячутся трусость и лень, то есть, нежелание что-либо менять в привычной картинке мира. Ведь если отбросить фальшивые лозунги и назвать вещи своими именами, придется делать следующий шаг – действовать.

Когда вышли из ресторана, я чувствовала себя захмелевшей, раскрепощенной и немного напуганной. В откровениях Виктора была завораживающая простота. И одновременно, кощунственная беспощадность. Впрочем, по дороге к отелю наш разговор свернул в нейтральную сторону, и скользкой тропинки взаимоотношения полов тщательно избегал. Я все больше молчала о своем, потаенном, смятенном. Виктор тоже все реже ронял слова, и все больше – так, ни о чем. Мы брели мимо пальм, эвкалиптов и сосен. Мимо кактусов и кустов с диковинными цветами. Небо – бархатно-черное. А звезд – совсем мало. На фасаде отеля светилась гигантская «М» – «Marriott».

Прошли вестибюль. Долго скользили в лифте. Виктор смотрел на бегущие цифры. Наконец, звякнуло. Наш этаж. Моя дверь среди прочих, его – в конце коридора, ВИП-номер.

– Ну что ж… – Виктор развел руками. – Как говорится, спасибо за чудесный вечер… – Развернулся и быстро пошел. Щелкнул карточкой в электронном замке – и исчез. Даже не оглянулся.

Как-то все это было… Неожиданно?.. Скомкано?.. Формально?.. Не знаю. Я чего-то ждала? Да особенно – нет. И все же. Какой-то обрубок эмоций.

Вошла в свой номер, идеально прибранный, качественный и пустынный. Добро пожаловать в высокий стандарт одиночества.

Всё с себя скинула, влезла под душ. Струйки покалывали. Намылилась гелем, постояла, поглаживая. Выключила. Шипение продолжалось. Похоже, это в моей голове, я пьяна. Но не настолько, чтобы не сознавать ситуации. Последний вечер. Завтра – аэропорт. На этом, собственно, всё. Финита фиеста.

Из зеркала на меня взирало распаренное тело с прекрасно вылепленными формами ухоженной женщины. Я завернула ее в свежую белизну махрового полотенца. На полотенце – герб с маниакальной буквой. На тапочках – тоже. И на халате. Какой-то бред преследования.

Прошлепала через номер. Открыла балкон. Влажная духота. Дыхание океана, размыто переходящего в плотное небо. Линия пляжей, теряющихся во тьме вперемежку с огнями. Кое-где на воде – вертикальные яркие иглы, поодиночке и группами, – спящие яхты.

Это был импульс.

Я едва ли соображала, что конкретно намерена сейчас сделать, но во мне всколыхнулось что-то давнее, дикое, требовательное, вопреки «нельзя». В голове внезапно проплыла цитата: дружба – это сублимация любви. Измены не существует. К черту дружбу. К черту самообман. К черту все пустые слова.

Пора – к делу.

– Заходи… – просто сказал он, открыв дверь на мой стук.

Отступил. На нем был такой же халат, как на мне. Я вошла.

ВИП-номер состоял из двух комнат: передней-гостиной и спальни. Постель успела примяться. На широком низком столе в окружении кресел стоял одинокий стакан, бутылка рома, пузырь колы и ячейки со льдом.

– Что, не спится?

– Так же, как и тебе. – Я кивнула на натюрморт. – Пьешь один. Почему меня не позвал?

– Боялся отказа.

– Или согласия?

Его губы выгнулись в смайлик. Во втором таком же стакане запузырился карамельный гейзер, потрескивая ледяными кубиками…

Мы сидели в бездонных креслах наискосок через угол стола. Завтра, стало быть, улетаем? Да, с утра на ресепшн. Автобус в аэропорт. Гуд бай, Америка. Да. Как же быстро. Как миг. Так и вся наша жизнь. А была ли она? Да, была ли? Или это только приснилось? Сегодня последняя ночь. Да, последняя. Ночь. Да. Что? Нет, пустое. Еще рому? Пожалуй, да.

– Виктор…

– Да? – Он взглянул особенно настороженно.

– Помнишь, ты говорил, если сопровождающей буду не я… если я не поеду… ты огорчишься.

Он промолчал. Только смотрел, настороженно и внимательно.

– И вот, все сложилось. Мы здесь. Мы вдвоем… Ты… удовлетворен?

Он смотрел так же молча, внимательно и страшно.

– Ну помоги же мне. Ты же мужчина. Видишь, я не нахожу слов.

– Я помогу тебе, помогу. Не волнуйся. Проект «Лавеум» состоится.

– Да причем тут «Лавеум»! – сорвалась я.

Мгновение – и мы вскочили друг против друга.

Он взял мои плечи. Я не сопротивлялась. Он слегка сжал. Я не чувствовала себя, только парализующий жаркий ток по всему телу. Он был совсем близко, почти навис, почти расплавил, почти держал меня, обезволенную, гипнотизируя пронзительным и жестким взглядом властителя.

– Твои глаза… – произнес он.

– Что? Что мои глаза?

Он покачал головой, продолжая меня вблизи рассматривать.

– Что с моими глазами? Что-то не так?

– Нет, они красивой формы и все такое… но… Нет. Нет. Ничего у нас с тобой не получится. Извини.

Разжал, выпустил. Отступил на шаг. Еще на шаг. Медленно развернулся и отошел к балкону. Застыл, превратившись в сплошную спину.

– Ты сильно-то не расстраивайся. Дело не в тебе – во мне. Я старый. К счастью, женщина мне уже не нужна.

– К счастью?

– Конечно… Я недосягаем для женской надо мной власти. Если тебе будет от этого легче, можешь назвать меня импотентом.

Мне подурнело. Вот, что означает ВИП – ве́ри импо́тент персон. Я ведь это знала. На что поперлась? Чего нафантазировала? И самое противное – его равнодушный, преспокойнейший тон, которым он сообщает о том, что для мужчины должно быть стыдом и ужасом. Или я чего-то не понимаю?

– И все же, что с моими глазами?

– Забудь. На месте твои глаза.

– Нет уж, договаривай, раз начал.

– Ты уверена, что хочешь услышать правду?

– Да.

– Ну что ж… – Он развернулся, заложив руки в карманы. Протяжно вздохнул. – У тебя глаза… как бы помягче выразиться… пожившей женщины.