Татьяна Осипцова - Сметенные ураганом

Маня не умела отвертеться и продолжала помогать назойливой, как осенняя муха, соседке. Света махнула рукой – Маньку-гуманистку не переделаешь. Да и тетю Полю с мамой тоже.

Ольга Петровна как-то спросила:

– За что ты ее так ненавидишь? Галка, конечно, довольно наглая, но ведь не вредная.

– Да потому и ненавижу, что наглая. Похоже, и вправду, наглость – второе счастье. Ты погляди, они в Питере без году неделя, а все у них есть: и квартира, и три комнаты на сдачу, и иномарка. Коренные ленинградцы до сих пор в коммуналках ютятся, та же Вера Евгеньевна… А Галка по Турциям разъезжает. Ненавижу!

– Это банальная зависть, Светочка.

– Да плевала я на нее! Буду я завидовать какой-то уродине! Морда как у лошади, задница в три обхвата и ноги как бревна…

Но на самом деле она завидовала. Модным Галкиным шмоткам, ровному турецкому загару, автомобилю, на котором Петр возил жену.

Света не ожидала радости от нового, 1994 года. Лишь бы хуже не стало, считала она. А Маня за праздничным столом произнесла тост:

– Пусть все несчастья и неприятности останутся в прошлом. Я верю, скоро все у нас изменится к лучшему. У меня предчувствие: что-то произойдет, что-то очень хорошее, и все мы будем счастливы!

– Предчувствие у нее, – выпив свое шампанское и поставив фужер на стол, буркнула Света. – Иди тогда в гадалки – они деньги лопатой гребут.

– Ну что ты все о деньгах, Светочка? – укоризненно взглянула тетя Поля.

– Вот когда у меня их будет целая куча, тогда и не стану думать о них.

Тетя Поля, загадочно улыбаясь, опустила глаза. Никто не обратил на это внимания.

Прошло две недели. Вернувшись поздно вечером с работы и едва войдя в квартиру, Света услышала доносящийся из кухни веселый пьяный голос отца:

– И все равно, я говорю – ты герой!

«Опять нажрался и к ребенку пристает! – возмутилась она. – Ну, сейчас он у меня огребет! И все остальные получат заодно. Сколько раз твердила – пьяного к детям не подпускать! Двенадцатый час, мальчишкам спать пора!»

Стянув пальто и скинув с ног сапоги, она решительно направилась на кухню и… застыла на пороге. За столом, между вцепившимися в него Манькой и тетей Полей, сидел Миша. Миша, которого она давно мысленно похоронила. Живой.

Ей пришлось прислониться к дверному косяку, чтобы не упасть. Перед глазами все поплыло. Казалось, вот-вот потеряет сознание. Передав сына тете Поле, Михаил вышел из-за стола, подошел и обнял ее. Света прижалась к худому плечу и тихо заплакала. Вот оно, счастье! Он вернулся, когда они потеряли всякую надежду, когда почти перестали вспоминать, через пять лет – вернулся!

Она оторвалась от его плеча, заглянула в лицо, и сердце заныло от жалости. Михаил изменился почти до неузнаваемости, постарел и похудел, будто иссох под злым солнцем. Две глубокие складки прорезали щеки, лоб в морщинах, и шрам – уродливый стягивающий кожу шрам на правом виске.

«Мишенька, где же ты был? Что они сделали с тобой?..» – мысленно причитала Света, вглядываясь в любимое лицо.

Михаил возвратился на место, она села напротив. Сердце пело – он вернулся! А холодный разум шептал настойчиво: «Не радуйся, он вернулся не к тебе». Ей пришлось призвать на помощь всю силу духа, чтобы суметь проговорить недрогнувшим голосом:

– Слава богу, ты вернулся. Будет хоть один мужчина в доме.

– А я? – взревел пьяненький папаша. – Я, по-твоему, не мужчина? И у нас еще двое растут. Мы – сила!

– Уймись, силач! – осадила его дочь. – Вы тут, смотрю, уже давно празднуете? Налейте и мне, а потом Миша все расскажет.

Михаил рассказал немного и говорил как-то странно, будто разучился по-русски. Голос его, прежде мелодичный, звучал глуховато.

Он не помнил, как попал в плен. Их рота занимала высоту над горной дорогой, по которой уже начали выводить наши войска. Афганские моджахеды появились внезапно, откуда не ждали, со стороны трассы. Бой на рассвете оказался недолгим и кровавым. Последнее, что видел Михаил, был взрыв – то ли граната, то ли «стингер»… Очнулся в яме, похожей на высохший колодец. Неизвестно, сколько времени он провел там на одной воде, да и той было мало. После его вытащили наверх и бросили в сарай к овцам. Днем выгоняли колоть и таскать камни, ночью запирали. Сперва он пытался считать дни, а потом сбился. Убежать невозможно, к затерявшемуся в горах аулу вела всего одна тропа, и она охранялась. Около двух месяцев назад аул посетили английские журналисты и пообещали Михаилу известить Красный Крест. От них же он узнал, что Советского Союза больше нет. Журналисты не обманули, представители Красного Креста вывезли его из плена на вертолете объединенных сил НАТО. В Англии он обратился в российское посольство.

– Что же ты не предупредил, мы бы встретили…

– Светка, ты дурочка! – воскликнула сияющая Маня. – Мишенька нас еле по справочному нашел. А ты не верила в мое предчувствие, помнишь, я говорила…

Позднее, когда все уже разошлись, Света тихо плакала в своей комнате. В голове снова, как пять лет назад, вертелись строчки: «В ужасе, что тебя любить увели…»

К ней заглянула мама, присела рядом, обняла дочь, прижала к себе и вздохнула:

– Бедная ты моя…

Первые дни после возвращения Миши Светлана петь была готова от радости. Пусть каждый вечер он уходит с Манькой в свою комнату, все равно – он жив, он здесь, и она каждый день видит его.

Ей никак не удавалось поговорить с ним наедине, да и разве это возможно в доме, где полно народу? Но порой Света ловила на себе его взгляд, чувствовала тепло, исходящее от него, и понимала – он все помнит, он любит. Пусть он и Маньку любит, но ведь и ее тоже…

Мише пришлось заниматься восстановлением документов, пропиской, пенсией. Он обещал найти работу, как только закончит с бумажной волокитой. Света просила его не торопиться, отдохнуть, ведь он столько пережил, так устал за годы плена.

В середине февраля умер Григорий Иванович. Пьяный, упал ночью в парадной, не дополз до квартиры и замерз. Наткнувшись на него в шестом часу утра, по пути на работу, Света вначале не поняла, что отец мертв.

– Допился, в парадной ночует, – пробормотала она, хотела растолкать его и отправить домой, но, коснувшись ледяной руки, в ужасе закричала:

– Папа! Папа! Папочка!!!

Света горевала искренне. У нее было чувство, что это она выставила отца замерзать в ледяной парадной, где никогда не закрывалась дверь на улицу. Ведь она вечно ругала его, загнала жить в кладовку, не позволяла появляться в пьяном виде перед телевизором и играть с мальчишками.

Целый месяц после похорон она была настолько подавлена, что родные стали опасаться за ее здоровье. Но Света не заболела, ей нельзя было болеть, ведь она осталась единственной, кто зарабатывал в этом доме. Мизерные пенсии и стипендии – не в счет.