Надежда Беленькая - Рыбы молчат по-испански

Ксения была права: Аду и в обычные дни засыпали подарками.

Особенно хлопотными выдавались недели, предшествовавшие какому-нибудь общенародному торжеству. Если в подарках ко дню рождения присутствовал элемент интимности, которую не всем и не со всеми можно было себе позволить, государственные праздники были безусловным поводом для действия. Преподносить дары приходилось непосредственно перед праздником, а не после, даже если плановый визит в Рогожин выпадал на следующий день. За пару дней до общенародного торжества Ксения, предварительно затарившись по списку и вооруженная тем же списком, чтобы, не дай бог, никого не забыть, специально отправлялась в Рогожин и терпеливо обходила кабинет за кабинетом. На предпраздничные разъезды закладывался целый день: явиться в кабинет, сунуть подарок и тут же исчезнуть было бы в высшей степени невежливо и даже оскорбительно, такого не прощали. Следовало появиться в дверях с согревающей сердце улыбкой, вручить подношение, неторопливо покалякать за жизнь, и только потом уйти, сокрушаясь, что пообщаться по душам случается так редко. Но и тут нельзя было переборщить: количество проведенных в кабинете минут было тщательно регламентировано.

Ксении понадобился не один год, чтобы как следует изучить эту тончайшую материю, и она не раз делилась своими наблюдениями с Ниной.

– Представь себе, – рассказала она как-то вечером. – Слышала сегодня краем уха, как судья говорит кому-то по телефону: «Региночка, Регина-то наша Сергеевна – солнце, самое настоящее солнце. Входит в кабинет, и на душе светлеет». Каково, а? Сразу видно профессионала. Помнишь ее?

– Кого, Регину?

– Ее, родимую. Вульгарная бабища, бывшая официантка, голос хриплый, вечно поддатая, перегаром дышит на три метра. И вот она-то солнце! Она, а не мы с тобой, Ниночка. Вот у кого учиться надо.

Ксения говорила все это совершенно серьезно. Она давно уже старалась перенять у Регины ее мастерство, но воспользоваться бесценными знаниями получалось не всегда. Там, где Регина почти не прилагала усилий, чтобы задобрить, соблазнить, приласкать нужного человека, Ксения действовала со скрипом, грубовато и далеко не так успешно. Секрет заключался в том, что Регина Сергеевна в каждом кабинете была своя и говорила с их обитателями на их собственном языке, а Ксения, несмотря на рестораны, деньги и подношения, оставалась чужаком.

Но она все равно не теряла времени даром, следуя усвоенной методике, и постепенно Нина наблюдала чудесные превращения.

Хамоватая администраторша в новой гостинице, куда им спешно пришлось переселиться, когда привычная возле вокзала закрылась на ремонт, спустя пару недель дрессировки источала патоку и мед, встречала и провожала счастливой улыбкой, давала лучшие номера с видом на кремль. Злобная приемщица в ОВИРе, облаяв запинающуюся тетку, растерянно тыкавшую ей под нос какие-то бумажки – не те, не от того числа, неправильно оформленные, – обращала к Нине и Ксении сияющий ангельский лик. Людмила Дмитриевна гладила Нину по плечам и виновато бормотала: так далеко гоняют девочку, так далеко. А может, чайку горячего? Ну почему же не надо? Холода-то какие стоят, боже мой…

Коротко говоря, ручные чиновники, медоточивые администраторы, сговорчивые работники публичных контор и колоритные официантки встречались в Рогожине на каждом шагу, а вот интеллигентные люди, интересные собеседники – не попадались Нине ни разу, и от этого ей было грустно, и чаще всего она думала о Рогожине с тоской.

Но проходило время, и Рогожин прорастал сквозь нее, как сорная трава, угрожая вот-вот выйти на поверхность в виде неведомых пока текстов – как молитвы на коже той девушки, которая ожидала в аэропорту самолет, улетавший в Дели.

А Круглая книга больше не снилась Нине, и Дали уже не рассказывал ей о своих прогулках по берегам Порт-Льигата в поисках смысла.

Первый гром среди безоблачного неба рогожинских усыновлений грянул в мае: в департаменте образования сняли добрейшую Людмилу Дмитриевну.

Нине и Ксении сообщили эту новость, когда Витин микроавтобус уже въехал в Рогожин, пересек центр и остановился у мэрии. Они долго стояли на площади перед мэрией в полном замешательстве. Был теплый солнечный денек, под стенами кремля цвела черемуха, в кудрявых тополях громко ссорились вороны. Потрясенные Нина и Ксения молчали. Похожие чувства испытывают, вероятно, мирные граждане, когда узнают о начале войны как раз в тот день, когда приезжают туристами в столицу напавшей державы.

– Что же теперь будет? – испуганно шепчет Нина.

– А я почем знаю, – Ксения о чем-то напряженно размышляет. – Странно, что все так неожиданно. Позавчера созванивались, и вдруг – на тебе: сняли. Кто снял? Зачем? Чертовщина какая-то… Хорошо хоть домашний телефон ее у меня есть. Что-то здесь не так.

Тоска сжимала Нинино сердце: как будто ночной кошмар внезапно обрел реальность, и нет надежды на пробуждение.

В рядах усыновителей началась паника: никто не знал, откуда дует ветер, кого поставят на место Людмилы Дмитриевны и чем обернется для всех эта внезапная перемена.

Следующий гром ударил вскоре после исчезновения Людмилы Дмитриевны, в ясное летнее утро, когда Нина, Витя и испанцы отправились в Адин дом ребенка на знакомство.

Возле глухого серого забора, где Витя обычно парковался, стоял квадратный джип – новый, блестящий, с затененными стеклами, похожий на призрачный «хаммер». Внутри джипа было пусто.

Зато в доме ребенка явно кто-то уже был.

– Вы к кому? – путь им преграждает медсестра Вера.

– Добрый день. Мы к Аде, – отвечает Нина, обаятельно улыбаясь. – Она нас ждет наверху, Ксения заранее договаривалась.

Вера смотрит на Нину так, словно видит впервые.

– Ады Митрофановны сейчас нету, – отвечает она мрачно, по-прежнему загораживая проход.

– А когда она будет? Разве она не предупреждала, что мы приедем?

– Нет.

Нина выходит на крыльцо и набирает номер Ксении, но Ксения почему-то не отвечает.

Однако самое неприятно ожидало впереди. Когда Нина назвала медсестре Вере фамилию ребенка, с которым приехала знакомиться испанская семья, Вера, заметно смутившись, призналась ей, что ребенка с такой фамилией как раз в эту минуту смотрят американцы.

– Ада Митрофановна предупредила, что они приедут, – добавила Вера. – А про вас не сказала ни слова.

Она коротко попрощалась и исчезла в медицинском кабинете.

С таким поворотом событий Нина сталкивалась впервые. Так не поступал никто, даже вероломная Ада. Насколько Нине было известно, ничего похожего не случалось ни разу за всю историю рогожинских усыновлений – подобные вещи в корне противоречили кодексу, установленному усыновительным братством. Совет коллег такого бы попросту не допустил.