Надежда Нелидова - Легкая палата

Условия труда тяжёлые. Тяжелейший график работы: сутки через трое. Это для фельдшеров. Для докторов, которых не хватает, – через двое.

Простодушно спросила мужа, отчего у них на заводе не вводят такой же график.

– Сутки работать?! Ты в уме?!

– Ну, пусть не сутки. Хотя бы 12 часов. С отсыпным, выходным.

– Да хоть 12 часов – какой нормальный, в уме и памяти, директор на это пойдёт? Ему план, качество продукции, выработка нужна. Даже железо не выдерживает, станки приходится отключать: им остыть нужно. Да после восьми часов работник уже бывает никакой. Рука дрожит, может совершить неверное движение, глаз утомляется – а тут точность нужна. Детали запорет, а они дорогущие, импортные…

О, это уже интересно. Детали жалко, а человеческие здоровье и жизнь? Рабочий с железякой дело имеет, а скорая помощь – с человеком. Работа на скорой напряжённей, чем за станком, изматывает физически и морально. Тут впору вводить сокращённый рабочий день – а они вкалывают сутками! 24 часа – вы вдумайтесь. Какая охрана труда такой кошмар допустила?

Хотя медиков такой график вполне устраивает, они сами выступили его инициаторами. Их можно понять: оттрубят сутки на автопилоте – и три дня свободны. Можно ещё на одну работу устроиться. Даже на две. Плюс куча разных доплат и льгот.

А больные? Представьте себе картину: экстренная ситуация, вы находитесь в критическом состоянии, балансируете на грани жизни и смерти. На ваш вызов приезжают сонные, раздражённые, с ватными от бессонницы головами (24 экстремальных часа на ногах) работники скорой…

Я не зря, как заклинание, повторяю: «24», «24», «24». Вот вы, лично вы кем работаете? Строителем? Воспитателем в садике? Бухгалтером? Портнихой? Можете вообразить, что работодатель ввёл для вас график: сутки через трое? Долго ли простоит ваш построенный в полусонном состоянии криво-косо дом? Родители от «посуточных» воспитателей в ужасе заберут своих детей. В бухгалтерии наступит путаница и хаос – а деньги требуют ясной головы. Портной напортачит так, что потом не распорешь…

А вот скорая работает себе сутками. И пока она так работает, наша с вами жизнь висит на волоске. Пример? Пожалуйста.

«Сразу оговорюсь: я бесконечно благодарна врачам, столько раз спасавшим жизнь моему мужу. Настоящим профессионалам и Людям с большой буквы. Но вот последний случай…

У мужа под утро случился очередной приступ мерцательной аритмии. Вызвали скорую. Нужно было очень, очень медленно вводить лекарство в вену. Два кубика – две минуты. Фельдшер-паренёк надавил на поршень и вогнал полную дозу в долю секунды. Не нарочно – наверно, дрогнула занемевшая, одеревеневшая, утомлённая рука. Он этих уколов в вену за сутки, может, полусотню сегодня сделал (помните: «Железу – и тому отдохнуть, остыть надо»).

После стремительного действия лекарства (возможно, понижающего давление) муж схватился за голову и закричал: «Ой, голова! Сейчас лопнет от боли!» Он скрипел зубами, я со слезами умоляла доктора помочь. Врач, бледный, не выспавшийся, зелёный, с кругами под глазами (конец смены) с минуту (показалась вечностью) молча, не понимая, смотрел на реакцию больного. Вероятно, судорожно думал, что предпринять. Наконец, «въехал»: покопался в чемоданчике и дал таблетку».

А что вы хотите после 24-то часов? Мозг ведь не железный. Хотя о чём я. Даже железу дают остыть.

У фашистов была пытка бессонницей. Человеку не давали спать. Человек мог выдержать боль, голод и холод. Но пытка сном – самая бесчеловечная и мучительная – его быстро ломала.

Скорая – это служба, которая может нам всем понадобиться в любой момент, каждую минуту. Не только хроникам, старикам, но и к ребёнку, молодому человеку. Никто из нас не застрахован от несчастного случая.

И вот вместо свежих, полных сил, энергичных людей приезжают выжатые как лимон, подстёгивающие себя кофеином (да чего греха таить, порой чем и покрепче – их единицы, но они бросают тень на добросовестных врачей), не совсем, простите, адекватные от бессонницы люди.

Какую помощь они окажут после 24-х часовой смены? Им самим в этот момент нужна скорая помощь… Под утро они способны разве что на то, чтобы добраться до дому, рухнуть на койку и спать, спать, спать. Это нормальная реакция нормального человека на сутки напряжённого труда.

Но зарплата медиков такова, что они «не спят, спят, спят», а, плеснув в лицо ледяной водой и выпив крепчайшего кофе, снова идут в смену, только дневную. И так по конвейеру.

Вам не страшно? Мне – да.

Возвращаюсь к фельдшерице. В ту минуту, обозвав пациентку, она явно была не человек .

Дело было под утро. За спиной почти 24 часа адской (врачи сами её так называют) работы. Железо – в который раз повторюсь – и то требует периодического отключения, остывания и передышки.

А тут – живой человек. Выплеснула своё истинное, замаскированное белым халатом отношение к больным. Не совладала с собой после суток на ногах. Просто устала. Просто сорвалась. Просто назвала сукой.

«Ты попала в большую беду, девочка. Ты попала в большую беду».

В голове вертится фраза – откуда, из какой книги? Не имеет значения. Сейчас ничего не имеет значения. Как будто на суматошном бегу со всего размаха наткнулась на глухую стену.

Не то что бы я совсем не допускала с собой этого несчастья – здравомыслящий же человек. Но возможность казалась такой ничтожной. Велика ли вероятность, например, что на голову упадёт метеорит? Вот с такой же вероятностью могла угрожать и мне болезнь с коротеньким смертоносным названием.

Как узнала об этом?

Была операция. У нас самая сложная послеоперационная палата – и самая шумная и весёлая. Хохочем по пустякам так, что заглядывают сёстры: «Уж эта шестая палата…» Валяемся на койках, помираем, загибаемся от смеха и держимся за животы: вдруг разойдутся швы?

Всю палату зовут на физиопроцедуры – а меня каждый раз забывают. Почему? Оперировавшая меня хирург объяснила: ждём результатов гистологического исследования. Есть определённые сомнения, давайте подстрахуемся.

Вот я уже дома, хожу на приёмы – а результат всё не поступает. И наступил решающий день. Я ехала в больницу в автобусе, тащившемся как черепаха – хотелось выскочить и попинать его под попу. Потом быстро шла, почти бежала. Потом, не выдержав, бежала со всех ног.

Я приготовила фразу, которую скажу врачу, когда выяснится, что всё хорошо. Я скажу: «Ой, а я уже за стул схватилась, чтобы в обморок не грохнуться». Так я скажу, и врач покачает головой: «Ох уж эти мнительные больные».

Медсестра копалась, как неживая, искала карту. Врач невыносимо долго вчитывалась в свои же собственные размашистые закорючки. И, назвав меня по имени и отчеству, сказала: «Придётся ехать в центральную лабораторию, перепроверить. Гистология не очень хорошая».