Надежда Нелидова - Собачья старость

Да, было поначалу умиленно-восторженное состояние. Были дни, о которых мечталось: уютная лампа, свежее белье, две близкие женщины: одна читает в постели, обложившись подушками, другая сидит за письменным столом. И Елена Сафоновна то и дело откладывает бумаги и спешит к матери: поправить одеяло, подоткнуть подушку. В тревоге то открывает форточку (душно), то закрывает (просквозит). «Мамочка, тебе хорошо? Удобно? У тебя ничего не болит?»

Все ушло. Остались сверлящие мозг мысли. И самая откровенная и грубая: «Я перестала быть личностью. Я, ученый с мировым именем, живу жизнью полупарализованной старухи. Тогда зачем я?! Кто-то ошибся, и вместо матери-старухи заживо похоронили меня».

Вот и очередная сиделка отказалась от Анны Емельяновны:

– Больно нудная она у вас. Командует: то не так, это не эдак. Бог с вами, прибавьте пятисоточку в день, тогда, так и быть, потерплю.

Лекарства и услуги сиделок дорожают не по дням, а по часам. Не хотелось, а придется сдавать квартиру матери внаем, какая-никакая подмога.

Как давно Елена Сафоновна сюда не заходила. Все подернулось пылью, как серой органзой. Шкафы, полки, столы заставлены хрупким материнским барахлом. Нечего цацкаться, доцацкалась.

Поспешно отыскала рулон черных пластиковых мешков. Разворачивала, раззявливала одно за другим широкие отверстия, сгребала все, что попадалось под руку. Сдергивала с плечиков ветхие халатики и шальки, с карнизов – истончившиеся занавески. Чихала от пыли, тряпки какие-то – туда их все, в мешки.

Уф-ф. Отерла пот со лба. Под диваном еще что-то белело.

«Испалнитель жиланий»: сплющенная ногой картонная коробка. Крышка откинутая, в том же положении, в каком оставили два месяца назад. Покрывшаяся пылью красная кнопка «ВКЛ» глубоко утоплена в поролоне. Лампочка, конечно, перегорела. Рядом, под другим пластиковым колпаком, нетронутая, ярко синела кнопка «ВЫКЛ».

…На похоронах на безутешную Елену Сафоновну было страшно смотреть. Она падала на гроб матери, билась, проклинала себя, почему-то называла «убийцей» и рыдала так, что рядом дежурила «неотложка».

Нарядное, переливающееся огнями «колесо фортуны» остановилось. Волшебное слово было угадано.

– Итак! Приз или деньги?! Деньги или приз?!

Зал замер. Ведущий запустил руку в чёрный ящик. Рука, поблёскивающая крупным бриллиантом на манжете, зависла между двумя потайными отделами. Если победительница выберет приз, тут же на белый свет извлечётся спрятанный банан или ещё что-нибудь в этом роде обидное до слёз. Если скажет «деньги» – ловко нырнёт в боковой кармашек и вытянет брелок с ключами от автомобиля – и, дразня, потрясёт-позвенит под носом полуобморочной, резиново улыбающейся жертвы.

Руфина Дмитриевна не то чтобы точно видела своими глазами фокус с двойным дном, но твёрдо знала: так оно и есть. Шестьдесят восемь лет жизни за плечами научили её жизни.

Она досмотрела до конца «Колесо фортуны». В очередной раз убедилась в собственной проницательности (дурочке вручили осклизлый банан, и она с этим бананом почапала на ходульных ногах). Выключила телевизор. И уже через полчаса размашисто, во всеоружии, шагала на рынок. В руке объёмистая, честная – без фокусов-покусов, без двойного дна – сумка. В сумке: калькулятор, лупа, маленькие ручные весы, контрольная гирька, валидол. На войне как на войне.

Под тяжкой поступью Руфины Дмитриевны прогибался асфальт. Оденьте борца сумо в сборчатую шерстяную юбку и бязевую цветастую кофту, тощий хвостик на макушке по-борцовски перетяните аптекарской резинкой – перед вами Руфина Дмитриевна.

На рынке навстречу ей уже щетинилась ржавыми плавниками рыба с бельмастыми гноящимися глазами. Преграждали путь баррикады из ящиков с крашенной марганцовкой клюквой и изюмом, вымоченным для товарного вида в каустике. Неприступной крепостью возвышались пирамиды банок с консервами, все до одной просроченные, с многажды перебитым сроком хранения. В стеклянных холодильниках мертвенно белели пакеты с порошковым канцерогенным молоком. Психическую атаку завершали связки вздувшихся от водянки кур-мутантов.

Руфину Дмитриевну на рынке хорошо знали. В её присутствии потуплялись и бегали лукавые глазёнки. Под взором-рентгеном от стыда краснели противоестественно созревшие в газовых камерах зелёные помидоры и прятался под обёрточную бумагу, от греха подальше, копчённый над солярочным дымом, блестящий от прогорклого жира чернослив. В предчувствии разоблачения сжималось обсеменённое сальмонеллой мясо, бессильно корчились и свивались в кольца плесневелые, промытые под краном и натёртые постным маслом колбасы. Обколотые селитрой арбузы-бахчевые выкидыши-смущённо поджимали хвостики при виде двух колышущихся, перекатывающихся под цветастой бязью могучих живых собратьев: каждый – цветущее дитя природы в два кило весом.

В засаде, как в противотанковых окопах, за намагниченными, подкрученными весами в ожидании добычи зыбко раскачивались химеры в белых халатах. Святой их задачей было соблюсти пять «о»: обмануть, обсчитать, обвесить, обхамить, отравить.

Будь воля Руфины Дмитриевны, она бы всех продавцов вырядила в халаты светофорных цветов. Красный – опасный, жёлтый – жди, зелёный – смело иди. Красный и жёлтый халаты по части надувательства – Акопяны рядом не стояли. Зелёный… Зелёные Руфине Дмитриевне не попадались.

Хотя, видит бог, вначале она честно пыталась воздействовать методом пряника. Заискивала, заговаривала зубы, лебезила перед сикухами за прилавком:

– Олюнь, ты же знаешь: у меня печень, подыщи нежирный кусочек…

– Ты мне, Светик, взвесь посвежее, как в прошлый раз…

Совала шоколадки. Расслаблялась, теряла бдительность. А через месяц, подбивая баланс, убеждалась, что Олюнь и Светик с замурзанными шоколадом ротиками облапошивали её минимум рубликов на триста. И это они ещё по знакомству жалели.

Бесноватый динамик в громадном павильоне «Фрукты-овощи» ликовал, надрывался, орал в самое ухо:

– Обвал цен в «Детском мире»! Ликвидация игрушек! Радиоуправляемый джип всего за две тысячи 674 рубля!

Чистый Танькин доход в месяц составлял три тысячи. Купи она трёхлетнему Тошке такую игрушку – на жизнь им осталось бы 326 рублей. Заметим, три тысячи – не зарплата. Когда она пришла наниматься к Жанше, он указал ей место в ряду, выдал под расписку весы и халат, пересчитал тару.

– А трудовая книжка? – робко заикнулась Танька. – А… зарплата?

Жанша всплеснул смугло-янтарными, в проволочном волосе руками. Возмущённо сощурил глаза-мокрые черносливины:

– Слушай, какая зарплата, а?! Сколько будешь иметь в день – твоё. На хлеб с маслом будешь иметь. Спасибо скажи, не всякую девочку беру.