Надежда Нелидова - Женщина в жутких розочках

Осторожно, чтобы не разбудить ее, я выбрался из постели. Пошел в ванну и понюхал первое, что попалось под руку из ее вещей: зубную щетку. Я надеялся, что в щетинках застряли крошки еды, и они могут дурно пахнут, и это вызовет во мне хотя бы капельку отвращения к Илоне. Но от щетки слабо пахло свежестью, каким-то цветком.

Творогова, я только тебе признаюсь: я рылся в ее грязном белье! Я старался найти какую-нибудь пропотевшую маечку, запачканные, может быть, трусики – с той же кретинской целью: вызвать брезгливость, чуть-чуть разбавить любовь к девушке, спящей сейчас в моей постели. Я боялся, что еще немного, и эта любовь раздавит меня или, наоборот, разорвет на кусочки изнутри, как бомба.

Серёгино тело крупно вздрагивало, он спрятал лицо в ладонях, беззвучно рыдая с сухими глазами. Творогова хотела его обнять – он с омерзением вскочил и отбежал на другой конец комнаты.

Как-то она, заранее страшась ответа, спросила: «Но почему ты всё время говоришь о ней в прошедшем времени? Илона… С ней что-то случилось?»

– Однажды она отступилась, – подозрительно-равнодушно объяснил он. – Публика, наконец, получила то, за что она переплачивала столько времени. Даже падала она грациозно: не комком, а планировала, как подбитая бабочка, долго… невыносимо долго. Она лежала на арене с расплывающимся под головой черным блестящим пятном. А надежно зафиксированный скотчем – или чем там они там, скоты, фиксируют артистам улыбки – ротик продолжал беспечно улыбаться, обнажая розовые от кровавой пенки зубки… Вместе с ней разбился и умер я. То, что ты, Творогова, видишь перед собой – это давно не Серега.

… Между тем в школах стали задерживать зарплату. Творогова продала мамино золото: цепочку, сережки и колечко. Одна она могла перебиться кефиром и жареной картошкой, но в доме жил мужчина, который каждый день должен был питаться мясом. Мамино золото было быстро проедено.

Однажды, придя с работы, Творогова не увидела в прихожей на привычном месте старого чемодана. Было тихо из-за выключенного телевизора. Софа была по-солдатски идеально заправлена. Ключи от английского замка лежали на столе.

Серега ушел, не удостоив Творогову хотя бы придавленной ключами запиской. Творогова не раздеваясь прошла в комнату, положила голову на пустой стол и завыла. По ночам она плакала, уткнувшись в Серегину подушку, жадно обоняя его запах – она нарочно не стирала черноватую наволочку.

…Часы показывали половину третьего. Творогова подтащила табурет к стене, к крюку, поддерживающему отопительную трубу. Принялась неторопливо прилаживать к нему поясок от халата, сохраняющего слабый запах Сереги.

В эту минуту зазвенел телефон. В половину третьего ночи ей мог позвонить один человек на свете – Серега! Она кубарем скатилась с табурета, чтобы крикнуть в трубку, как его здесь любят, как ждут его возвращения. Чрезвычайно взволнованный, почти отчаянный, точно речь шла о жизни и смерти, голос в трубке спросил:

– Алё, у тебя горячая вода есть?!

Творогова прошаркала в ванну и обратно:

– Есть…

– Ну дак иди подмойся и ложись спать!!! – На том конце провода довольно заржали, захрюкали, завыли – и брякнули трубку, чтобы будить следующую жертву. Творогова долго сидела с пикающей трубкой на коленях. Потом рухнула на кровать – и спала как убитая до звонка будильника.

Утром она напекла целый пакет пирожков и поехала в редакцию «Молодежки». Секретарь перенаправила ее в отдел, с которым сотрудничал внештатный корреспондент С. Терещенко. В отделе выяснилось, что С. Терещенко жив-здоров и даже на днях успел закатить грандиозный скандал по поводу очередного отвергнутого материала. Творогова оставила адресованное Серёге письмо на тридцати листах. Уже на пороге спросила:

– Вы случайно не знаете: циркачка Илона что, похоронена на нашем кладбище? Или её увезли на родину?

– Не поняли. Какая Илона?

– Ну, эквилибристка из шапито. Серёжа про неё писал по заданию редакции…

– Илона? – еще раз переспросили её, наморщив лоб. – Знаем Серегу как облупленного: никакой его приятельницы-эквилибристки Илоны не припомним. Заезжает в наше захолустье цирк, сами знаете, раз в сто лет. Канатоходцев в программе у них с роду не бывало. Тем более выступлений с летальным исходом – это же ЧП на всю страну! Вы что-то путаете.

Вечером к Твороговой заглянула соседка.

– Присосался твой Серёга к очередной дуре, – зудела она. – Объедает ее, обпивает. Пудрит мозги. Вешает лапшу на уши.

Творогова, чтобы не слушать соседку, ушла на балкон. Глаза привычно отыскали в чёрном небе отчетливые звездные очертания маленькой гордой головки, боязливо приподнятой ножки. Четыре звездочки: руки во взмахе.

Над балконом, над городом, над всей Землей – победно ярко, неугасимо, в полнеба пылало, переливалось, грозило поглотить прочие созвездия и выплеснуться за пределы Галактик и Миров Созвездие Илоны.

«Поселок газовиков Толобай. Пукайте сколько влезет – никто не заметит!» – разрешил Антоха, оборачивая к пассажирам курносое, обрамленное барашковыми колечками лицо. Пошутив, Антоха подмигнул интересной пышно-золотоволосой пассажирке. Пассажиры вышли размяться. Вышла и Лариса, и сразу прижала к носу платочек. Вокруг поселка «журавли» качали нефть. Горели за лесом факелы, сильно пахло газом. Пукайте сколько влезет…Ужасно смешно. Кретин.

– Как вы здесь живете? – сказала она женщине, которая шла по обочине дороги, хворостиной невнимательно погоняя козу, чтобы успеть рассмотреть нездешних людей. Женщина не поняла. «Дышите как в этом газу?!» – расшифровала Лариса.

– Принюхались.

Та остановилась чтобы подробно рассмотреть заодно и Ларису: от осветленных, под Катрин Денев, волос и кокетливого шарфика на шее – до белого импортного плаща и золотых босоножек.

– Да у вас тут спичку зажечь страшно. Сразу на воздух взлетите.

– Вон же ваши курят и не взлетают, – обиделась женщина, хворостиной указывая на дымящих, как паровозики, мужиков из автобуса.

Когда Лариса возвращалась, водитель игриво выкинул перед ней руку, преграждая вход. О господи, не хватало только приставаний этого… Иванушки-дурачка. Она вложила в сумрачный взгляд столько брезгливости, что Антоха руку поспешно убрал.

Проехали всего-то сто с лишним километра, а у Ларисы затекли ноги, затекла шея; душа, кажется, и та затекла.

Не успели тронуться из пункта отправления, как подростки впереди немедленно опустили свои кресла, приведя их почти в горизонтальное положение. Да фактически улеглись на колени Ларисе! Она с беспомощным отчаянием осмотрелась: никто в салоне больше не опустил своих кресел, только эти двое, и именно перед ней!