Надежда Нелидова - Назад в СССР

Пользуясь случаем, решила проконсультироваться у американского врача. Утром звонок по телефону из поликлиники: «Леди не забыла о посещении?» Просидела в уютном холле не более пяти минут – вышла сестра: сама предупредительность… По окончании приема дочка вынула из кошелька сто долларов – это тридцатая часть ее месячного дохода.

Как у нас. Заплатил в кассу стоматологии две тысячи рублей – это половина моей месячной зарплаты. Врач через закрытую дверь зычно выкрикнула мою фамилию. Медсестра задержала за рукав: «Женчина, вон тут в карточке уточнить надо…» Скажите, хотя бы за две тысячи рублей я имею право, чтобы ко мне обращались по-человечески, по имени-отчеству?!

Прилетела в Шереметьево, облепили таксисты, называют цену до речного вокзала: 1100–1200 рублей. За 300 рублей села, двадцатый по счету, в маршрутку, набитую как банка шпрот, причем на моей руке всю дорогу ехал чей-то неподъемный чемодан. На речном вокзале подлетает таксист: тысяча рублей до Ярославского вокзала. Сошлись на 600.

На вокзале зашла в туалет. Запах убийственный, слив не работает. Не слабо после их общественных туалетов, где на полочке жидкое мыло, ароматизаторы, освежители нескольких видов, тонкое одноразовое полотенце, нежнейшая туалетная бумага. Медленно закипаю: может, и туалеты у нас такие потому, что мы все не можем залечить раны от немецко – фашистского нападения?!

Вдоль нашего состава метались два дико сквернословящих мужичка, как выяснилось, мои будущие соседи по отсеку. Ночью страшно, до крови разодрались, не давали спать всему вагону. Почувствовала в сердце знакомую глухую сосущую боль, о которой в Америке успела подзабыть. Мужичков милиционеры с санитарами сняли с белой горячкой между Нижним Новгородом и Кировым.

… А на перроне все те же низко опущенные головы, неулыбчивые лица, подавленные взгляды («Эти милые обветренные лица, точно вырубленные топором», – ностальгируя, писала она стихи за океаном)… И в трех метрах от вокзала – бурьян в рост человека. А в лифте – до воя знакомая, не просыхающая лужа на изъеденном, уже расслаивающемся полу, того и гляди рухнешь в шахту…

Американцы не понимают, как это: взять и пописать на угол дома, на лестничной площадке, в лифте. У них прямо глаза на пол выпадают: может, они не расслышали?!! Может, речь идет о плохо воспитанной собачке, ну если это очень старая и больная собачка, тоже простительно. Ах, речь идет о Человеке?!

…Началась депрессия, с которой сталкиваются многие возвращающиеся оттуда. Да, возможно, даже скорее всего, мои впечатления предвзяты. Да, месяц пребывания там был для меня озарен присутствием дочери. Да, меня возили по белой, богатой Америке, и наверняка существует другая Америка. И тем не менее, тем не менее…

Каких-нибудь десять лет назад американские заметки вроде этих шли на ура. «Блин, живут же люди… А мы-то…» Сейчас в нас, наслушавшихся Задорнова, ничего, кроме унылого раздражения, они не вызывают. «Ну, нечего тут. Нечего тоску наводить. Как все плохо у нас, как все замечательно у них. Хватит. Надоело».

«В России очень много талантливых людей, – развивает свою мысль знакомая. – Самые замечательные писатели – наши. А жизнь свою обустроить не можем. Наш враг – мечтательность. Все с удовольствием мечтают, говорят – и никто не хочет активно менять свою жизнь. Нужно менять наш мощный, грубый менталитет, а на это уйдет не меньше двухсот-трехсот лет. Общество можно условно разделить на говорунов (интеллигентов) и мочунов (тех, кто мочится в лифтах)…»

Я (автор), безусловно, причисляю себя к говорунам. Третий год собираюсь обиходить участок у дома, и каждый раз по разным причинам (все до одной – страшно уважительные) не могу претворить скромную мечту в жизнь.

Хотя могу бросить камешек и в знакомую. В середине девяностых, когда бюджетникам повсеместно задерживалась зарплата, многие из них решили не выходить в отпуск до тех пор, пока им не вернут долги, не повысят нищенскую зарплату. Нашлись люди, организовали коллег, рисковали, между прочим, рабочим местом, не жалели времени, сил и здоровья. Знакомой, в сущности, оставалось придти на готовое: присоединиться к спланированной акции. Всего лишь не писать заявление об уходе в отпуск, сделать первый крохотный шажок в защиту своих прав. И она… его не сделал. Как не делают этого до сих пор наши затурканные пешеходы, пациенты, покупатели, пассажиры, посетители казенных учреждений…

Теперь знакомая тоскливо называет Америку землей обетованной. А кто будет «обетовывать» Россию? Легче всего отмахнуться: «Э, яйцом стену не прошибешь. С таким народом каши не сваришь…» Забывая, что мы неотъемлемая часть этого народа.

– Да у вас какие-то нападнические, злопыхательские вопросы! Вся зараза от вас, журналистов, идет, – возмущался краевед. – Я бы всех корреспондентов назвал садистами! Болячка заживает – нет, вы в неё тыкаете, ковыряетесь в больном месте! Какая у вас цель: с плюсом или минусом написать эту статью?! Если с минусом – мы немедленно уходим!

– Но почему, стоит только коснуться этой темы, за ней сразу видят разжигание национальной розни? Почему на эту тему наложено табу?!

Шёл круглый стол по национальному вопросу. Из меня не получилось Познера, которому участники преданно смотрят в рот, а свой раскрывают на строго лимитированное время. Гости сразу вырвали из моих слабых рук рычаги управления, и наш «круглый стол» утлым суденышком понёсся по воле бурных волн.

– Я вот что хочу сказать. Пошёл в первый класс, знал по-русски одно слово «мама». Служил в Узбекистане. Командир дивизии у нас был грузин Марквеладзе. Начальник штаба русский, Кульбин. Зам начальника азербайджанец Джафаров. Среди нас были евреи, уйгуры, литовцы, узбеки, башкиры, татары, латыши, украинцы, белорусы. Вот такой интернационал. Это была единая семья. Чего вы сейчас-то опять копаете, ищете?!

У нас так не ходят.

– Вы тихие – мы шумные. Вы скрытные – мы народ открытый, горячий, как дети. Такой у нас менталитет, – слово «менталитет» было произнесено бойко, как гладкий обкатанный камешек.

В Доме дружбы зачитывали обращение русской девушки, которую, по её мнению, подвергают моральному унижению и оскорблению джигиты.

Её путь на работу каждый день идёт через рынок. Она проходит мимо сидящих на корточках и играющих в нарды мужчин. Девушку провожают пристальные взгляды, а затем за спиной раздаётся взрыв оглушительного гортанного гогота. И так каждый раз. Она сжимается и невольно ускоряет шаг, почти бежит.

Имейся другой маршрут на работу – она бы с удовольствием его сменила. Хотя… В конце концов, она у себя дома или на птичьих правах? Почему должна искать обходные пути, как воришка?