Владимир Гой - Стертые времена

Игорь иронически улыбался:

– Этот парень – чемпион по биатлону, стакан на спор разгрызал! Канат может порвать! Тебе домой к жене надо! Ты же у нас теперь почти святой!

Внутри всё кипело, хотелось битвы, но домой хотелось ещё больше. Я расплатился за всю компанию, и мы стали собираться. Ощущение, что ты среди надёжных друзей, всегда придаёт уверенности в себе и своих силах. В ранней молодости это проявляется в невероятном бахвальстве и самонадеянности, а когда тебе под тридцать или чуть больше – в приятном спокойствии.

Игоря мы подвели к дверям и аккуратно поставили, заставив его собраться, чтобы он выглядел перед женой более трезвым, чем был на самом деле. Нажав на звонок, мы спрятались в проёме под лестницей. Из открывшейся двери в подъезд ярко брызнул свет – его ждали. В руках его жены Вики был здоровенный том старой «Советской энциклопедии». Он еле успел пролепетать: «Это я, дорогая», как на него сверху обрушился этот кладезь человеческих знаний за последние века.

Она была красивой женщиной, но очень горячей. Отбросив книгу в сторону, Вика схватила его за плечи и втянула обмякшее тело внутрь через порог. Дверь захлопнулась, а мы, давясь от смеха, вышли из подъезда на улицу.

– Круто! – сказал Янка, одной рукой почему-то держась за голову, словно это его сейчас любовно отоварили.

Не пьющий уже несколько лет Марк философски заметил:

– Сразу видно, интеллигентная семья, некоторых чугунными сковородками лупят.

И мы снова заржали, но уже на всю улицу. Время подходило к пяти, а расходиться не хотелось.

– Может, ещё куда? – с тайной надеждой подумал я вслух.

Андрей сразу отозвался:

– В аэропорту бар до шести работает, но там только коньяк.

Этим нас было не испугать.

Приезжать в аэропорт – в этом всегда есть что-то от несбывшейся мечты. Народ снуёт туда-сюда, перетаскивая свой багаж, а ты сидишь за стеклянной стеной бара, потягиваешь армянский коньяк, запивая его маленькими глотками кофе, и думаешь: «Вот взять бы и улететь куда-нибудь на край земли, посмотреть, как там живут люди!» Но до края земли было тогда как до Луны.

Часов в семь вечера к нам домой пришла Ирена, наша старинная подруга, и прямо с порога спросила меня:

– Ты читал в газете рассказ «Невозвращенец»?

С кухни раздался радостный голос жены:

– Это Генрих написал, там его псевдоним!

Ирена посмотрела на меня как на что-то особенное:

– Так это вы написали?!

Когда я услышал из её уст «вы», сразу понял – рассказ удался. Она долго не хотела уходить, сидела на диване в нашей гостиной, медленно потягивала из бокала красное грузинское «Киндзмараули» и всё время бросала взгляды в мою сторону, словно чего-то во мне раньше не замечала. Мне это льстило, и казалось, что впереди бесконечные литературные успехи и полное признание.

Газету «Юрмала» на русском языке вскоре закрыли. На латышском она ещё выходила какое-то время, а потом тоже заглохла, как старый испорченный рупор обессиленной империи. На дворе начинались девяностые.

Я всегда неплохо стрелял, конечно, не с двух рук по-македонски, как отец, но крысы, сновавшие среди груд мусора по внутреннему двору бара «Ленинград», редко могли избежать моей пули. Если я слегка мазал, из-под пустых ящиков ещё долго слышался писк раненой серой твари. Ненависть к ним у меня появилась уже давно.

После долгожданной покупки великолепных туфель фирмы «Саламандра» я переобулся на складе в подвале бара и со спокойной душой отправился наверх в зал. И каково же было моё негодование, когда, спустившись после смены обратно вниз, я увидел свои драгоценные туфли, безнадежно изгрызенные острыми зубами! Словно вокруг не было плиток шоколада, в которые крысы тоже иногда запускали зубы, пропиливая одну за другой целую пачку. Какое-то время я даже приносил им молоко, и мы мирно сосуществовали, но тронуть туфли – это уже был вызов. Всё вокруг было заставлено высококачественным ядом, которым можно было бы отравить пол-Риги, но они его не жрали, а вновь и вновь возвращались к моей многострадальной обуви.

Первую крысу я застрелил прямо на складе, и она повисла красным пятном между дверью и ящиками с водкой. Как ни странно, на какое-то время они исчезли, но потом появились снова. Битва шла нешуточная. Потом я заметил, что днём они прогуливаются по внутреннему двору, так сказать, выходят подышать свежим воздухом. Вот тут-то мы и нашли себе новое развлечение. В меткости я превосходил многих, только Марку иногда уступал – он каждый день ходил в тир.

Охотничьи забавы происходили во время перерыва, между пятью и шестью вечера. Мы делали ставки, и проигравший выставлял после смены количество проигранной водки или виски. Деньги в нашем соревновании не котировались.

Вечером у стойки объявились постоянные клиенты – типы с короткими стрижками. Один из них, под два метра ростом, заходил ко мне частенько и казался большим добрым увальнем с детскими глазами, двое других были помельче, но тоже не слабые детины. Он подошел к стойке, протянул через неё свою огромную руку:

– Здорово, Генрих! Налей нам водочки по сто. Мы только из России, заказ ездили делать. На душе как-то муторно, завтра надо в церковь сходить, в грехах покаяться!

Слово «заказ» звучало так, словно они занимаются сборкой мебели или доставляют пиццу на дом. То, что он киллер, а эти приятели – его подручные, я знал уже давно и всегда был с ним настороже. Непонятно, почему он выбрал меня своим психологом. Приходил каждый раз после своих заказов, не вдаваясь в подробности, пожаловаться на свои душевные переживания и каждый раз говорил, что пойдёт или уже сходил в церковь на отпущение грехов.

Не знаю, что на меня нашло, но в голове отключилось чувство самосохранения, и, разлив им по стаканам водку, я выложил:

– Ни хрена не понимаю, ты на самом деле такой тупой или прикидываешься? Ты что, думаешь, Бог – мудак какой-то? Ты будешь людей пачками валить, потом к нему приезжать, каяться, а он тебя прощать каждый раз будет? Я с тебя просто дурею!

Он смотрел на меня взглядом тупого барана, не понимая, чего это я разговорился.

– Батюшка сказал, что если человек от души раскаивается, ему всё прощается, а я от души раскаиваюсь!

– Да ты, наверное, батюшке этому зелёных заносишь немерено, вот он тебе и вешает лапшу на уши! Может, поп говорил, что ты мир от скверны очищаешь?

Достучаться до его мозга через толстую черепную коробку было невозможно – он отвоевал несколько лет в Афганистане, и отправить на тот свет человека для него было плёвым делом, как в магазин сходить.

– Жертвую на церковь, конечно! А ты, наверное, атеист?

Спорить было бесполезно. По фильмам я представлял себе людей его профессии – они всегда были жестокими и коварными, но не тупыми. Они допили водку, и он протянул мне руку: