Дмитрий Барчук - Александрия

В разные годы своей жизни я по-разному представлял себе Бога. В раннем детстве, когда мне не было еще и пяти лет, я приехал в гости к бабушке и, набравшись смелости, показал пальцем на икону с изображением Иисуса Христа и с непосредственной наивностью ребенка спросил у нее:

– Кто это? Твой папа?

Она же улыбнулась как-то странно, про себя, и кротко ответила:

– Нет, внучек. Это Бог.

– А кто он такой?

– Это духовный наставник всех людей. Он может все. Его надо лишь очень сильно попросить, и он исполнит любое твое желание.

– И даже купит мне в «Детском мире» машину с педалями.

– Это совсем простое желание. Бог его легко выполнит. Если, конечно, ты перестанешь проказничать и не будешь больше с мальчишками убегать на пустырь, как вчера, а начнешь слушаться старших.

– А Бог может все-все? – не унимался я.

– Да, внучек. Он всемогущ.

Я задумался на минутку, а потом выпалил:

– Ты меня обманываешь. Ты – старая и больная, всегда молишься своему Богу. Почему ж он не сделает тебя снова молодой и здоровой? А?

Я был уверен, что бабушка не сможет ответить на этот вопрос, и уже предвкушал, как она будет юлить и уходить от прямого ответа. Но не тут-то было. Бабушка снова загадочно улыбнулась и спокойно сказала:

– А я об этом не прошу Бога.

– Но почему? – удивился я. – Разве тебе так нравится болеть?

– Нет. Болеть, конечно, любому неприятно. Но становиться снова молодой я не хочу.

– Почему?

– Понимаешь, Мишенька, я свое уже отжила. От жизни, как и от всего остального, тоже когда-нибудь устаешь. А в своих молитвах я прошу Бога, чтобы он дал здоровья и счастья твоей маме, твоим тетям, тебе, мой малыш. Чтобы ты рос у нас здоровый, сильный и умный. А когда вырастешь, так прославишь нашу фамилию, чтобы все на Земле знали, кто такие Ланские.

У нас дома никогда не было ни икон, ни Библии. Мама была членом партии. К ней домой часто приходили сослуживцы, Иван Матвеевич в том числе. Поэтому ни о каких библейских сюжетах в нашем жилище не могло идти и речи. Когда мы жили еще в Семипалатинске, я ездил в гости к бабушке по выходным и там утолял свою жажду теологических знаний. Но все-таки какая-то неведомая сила отпугивала меня от религии. Может быть, это был закономерный детский страх перед мертвецами и всем, что так или иначе связано со смертью. Образ распятого Иисуса Христа напоминал о муках, страдании и смерти. В детстве же нам всегда кажется, что старость и смерть случатся еще не скоро и, может быть, даже не с нами.

Однажды, когда бабушка позвала меня с собой в церковь, я закатил ей такую истерику, что она меня насилу успокоила. Стоило ей только заговорить о моем крещении, я тут же насупливался, пока от меня не отставали.

А потом мы уехали жить в Москву, и о бабушкином Боге я какое-то время просто не вспоминал. Даже когда она умерла.

Правда, когда мне было особенно трудно, я мысленно просил Бога о помощи. Например, если был плохо готов к экзамену в университете. И что самое удивительное, после молитвы мне обязательно попадался билет, который я знал. Но научный атеизм на пятом курсе, как ни молился, все равно сдал только на четверку. Преподаватель дотошный попался, раскусил мою неатеистическую сущность.

С первой женой я регистрировал брак во Дворце бракосочетания, а Татьяна захотела венчаться в церкви. И тут мне пришлось признаться, что я некрещеный. Она всплеснула руками от неожиданности:

– Угораздило же меня влюбиться в нехристя.

Я попытался отшутиться, мол, не знаю в какую веру креститься: в православную или иудейскую. И предложил невесте обвенчаться в синагоге.

– Да брось ты, Мишка, какой ты к черту еврей! – Таня щелкнула меня пальцем по носу. – Хотя и носатый. Если не покрестишься, замуж за тебя не выйду.

Делать было нечего. Пришлось идти в церковь. У меня в банке юристом работала одна пожилая дама. Из разговоров я знал, что она каждый церковный праздник посещает храм, а на Пасху и на Рождество, несмотря на преклонный возраст, отстаивает даже всенощную службу. Ее-то я и попросил договориться с батюшкой о своем крещении в православную веру. Она с радостью откликнулась на мою просьбу и даже предложила себя в качестве крестной матери, но потом вспомнила, что в зрелом возрасте крестные родители новоиспеченному христианину вовсе не обязательны, и огорчилась.

Так я, чуть-чуть не достигнув возраста Христа, благодаря настойчивости невесты принял православие. И то не до конца. Совершив надо мной тайный обряд крещения и получив от меня за это щедрое пожертвование на восстановление храма, молодой священник, еще моложе меня, сказал мне, что я после окончания поста должен снова прийти в церковь, чтобы исповедоваться и причаститься.

– Но мне нужно завтра лететь в зарубежную командировку. Я не знаю, сколько она продлится, – предупредил я.

Тогда он посоветовал мне, как только вернусь из поездки, сразу прийти к причастию.

– Иначе потом придется исповедоваться во многих грехах. Вы же теперь христианин, – наставлял он меня.

Но он еще не закончил фразу, когда у него под рясой что-то затренькало.

– Прошу простить меня, – извинился священнослужитель.

И, путаясь в складках своего длинного одеяния, он извлек откуда-то изнутри маленький пейджер и стал, щурясь, читать пришедшее на него сообщение.

«Наверное, от Господа», – съязвил я про себя. И после командировки ни на исповедь, ни к причастию я не пошел.

С Таней мы расписались в районном загсе. Она несколько раз заговаривала о венчании, но я категорически ответил ей:

– Дорогая моя, я верю в Бога, но не верю его слугам. И разреши мне, пожалуйста, самому выбирать, как мне общаться с Создателем: напрямую или через посредников. А что касается нашего с тобой чувства, это, прежде всего, зависит от нас – насколько долго мы сохраним его.

Вплоть до ареста в церковь я ходил очень редко. Пока пил – чаще. После запоя чувствовал потребность в покаянии. А после того как по настоянию жены в один день завязал, как мой дед Яков, и с пьянкой и с курением, храм стал посещать только в чрезвычайных ситуациях. Когда на душе так скребли кошки, а душу открыть, даже Татьяне, даже маме, было нельзя. Ради их же безопасности. Но я никогда не исповедовался у священника. Просто стоял перед иконостасом и молился. И становилось легче. Но это случалось не чаще чем раз в году. А иногда еще реже.

Зато господин Неклюдов ходил в храм регулярно.

– Работа у меня такая, – объяснял он свою набожность. – Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – в рай не попадешь.

Грешить ему по долгу службы приходилось на самом деле часто. Клиенты, не вернувшие банку кредиты, были еще самой цивилизованной публикой, с которой ему приходилось иметь дело. Хотя и среди них попадались отморозки, подставленные какой-нибудь преступной группировкой (солнцевской, ореховской или чеченской), чтобы кинуть нас. Но это еще были цветочки. Ягодки созревали, когда какому-нибудь авторитету из Люберец или кому-то из правительства вдруг взбредало в голову подмять под себя наш банк. Вот тогда Неклюдову приходилось крутиться ужом на сковородке, подключать все связи наших теневых акционеров, чтобы отбить наезд. Обычно Леониду хватало одного психологического давления, дабы остудить пыл чересчур ретивых рэкетиров. Если не справлялся сам, обращался за помощью в свою бывшую контору. Понятливые конкуренты обычно отваливали сами. А у особо настырных и отчаянно глупых иногда взрывались машины. Порой их находили с дыркой в голове в собственном подъезде. Иные, чтобы спрятаться подальше, ложились в больницу на плановое обследование, но неожиданно отдавали Богу душу от внезапного сердечного приступа.