Евгений Шкловский - Аквариум (сборник)

– Откуда ты, прелестное созданье? – пискляво хихикнул Билл, поглубже надвигая на глаза козырек, чтобы и заграничная надпись стала видней.

А девочка взяла да и прочитала, к всеобщему удивлению, по-английски, громко, небрежно, чуть ли не с оксфордским произношением:

– Master.

И так же небрежно спросила Билла:

– Это вы – master?

– Браво! – вскинул голову Роберт, наслаждаясь растерянным видом опешившего приятеля. – Брависсимо! Один ноль.

И снова отвернулся, лениво ковыряя лопатой землю. Естественно, прав он был: гирлушка хоть и с васильками и васильковыми прозрачными глазками, но не так проста. И как она это произнесла: master! Наверняка центровая здесь!

– А что? – запоздало выправился Дмитрий. – Я и есть, не похож разве?

Она довольно долго, почти вызывающе разглядывала Васильева, ничуть не смущаясь, а даже как будто радуясь возможности вот так вот, прямо, словно демонстрируя свою смелость и раскрепощенность, с чуть тронувшей изящно вылепленные губки улыбкой смотреть на кого-то… О, она была очень самоуверенна, эта девочка, и глаза ее, пока она смотрела на Билла, лучились отчаянной веселостью – ну да, конечно, она смеялась над ним, над худобой его, над нескладностью, над модной заграничной кепчонкой, над городской нездоровой бледностью. Она словно им всем вставила: ага, съели москвичи, мы тут тоже щи не лаптем хлебаем, а то – master!..

Смеялись васильковые, живые и острые, даже, можно сказать, лихие глаза, два светящихся озерца с опрокинутым в них небом.

Интересная девочка!

Откуда, откуда она берется, красота?

Красота неба, струящейся воды, сверкающих на волнах бликах солнца… Или это не красота вовсе, а обыкновенный мир, элементарно существующий, куда-то плывущий в бескрайнем просторе, безгрешно не ведая ничего о самом себе или, наоборот, зная о себе все и потому наполненный до краев? А они, люди, тоскуют по этой полноте, томятся и устремляются к ней, но все равно не умеют обрести. И от этого страдают, мучаются, тогда как на самом деле полнота уже в них. И потому тоска – грех, как и уныние. Только что же делать, если она все-таки сжимает сердце, особенно при виде красоты?

Слава Лидзь с изумлением смотрит на эту неизвестно откуда взявшуюся девочку, девушку, юную женщину, случайно (или не случайно?) осененную красотой, и душа его тоскует и болит. Его пугает ее судьба, потому что больше всего жаль именно красоту в этом мире, особенно человеческую, такую хрупкую и уязвимую, потому что, одаривая ею, судьба не заботится о последствиях – обнадежив и посулив счастье, она потом внезапно отворачивается, не исполнив и толики обещанного, а то даже и наоборот – все разрушив и оставив одни обломки.

Слава Лидзь с сочувствием, чуть ли не с жалостью смотрит на девушку в белом. Больше всего он хотел бы сейчас защитить ее, закрыть своей грудью, заслонить от неведомых, но таких близких напастей. И, кажется, она чувствует источаемую им тревогу, переводит на него взгляд внимательных васильковых глаз: не имеет он права так на нее смотреть – может, она вовсе и не претендует ни на что. Не нужна ей его жалость. Кто он такой, чтобы жалеть ее?

Глаза ее вспыхивают гневом, и Слава смущенно отводит взгляд. Конечно, он не имеет права. К тому же и жалость его небескорыстна: он выбрал то, что оказалось недоступно другим, он нашел – как будто и не нарочно – способ выделиться. Он просто слукавил – нет разве?

Васильковые глаза возмущенно говорят ему: ты – самый нечестный! И твой способ самый нечистый, самый подлый. Потому что не лезь туда, куда тебя не просят, не трогай сокровенного, чего она и сама не хочет касаться. Судьба – это тайна, и человек не должен вмешиваться в ее дела, даже из лучших побуждений.

Может, васильковые глаза вовсе и не говорят этого – Слава сам усомнился в своем праве. Оказывается, вот он чего добивался – первенства, а значит, посягал на красоту. Почему так: хочешь как лучше, а получается с примесью чего-то нечистого и корыстного? Если красота есть в мире, то почему обязательно ее надо выразить или присвоить, что в конечном счете одно и то же? Нельзя смотреть на мир так, как смотрит он, как смотрят все, посягая на самое лучшее. Может, им вообще нельзя смотреть – не случайно же Демокрит выколол себе глаза.

Нет, нельзя им смотреть. Ни в коем случае…

И вовсе не такая уж она красивая, как показалось вначале, – губы чуть-чуть толстоваты, курносая, отчего в округлом лице проступает некоторая простоватость. Слава Лидзь сердито всаживает лопату в землю: ничего он не хочет и не добивается! Земля сухая – лопата входит в нее туго. Почему если красота, то тут же утрачиваешь самого себя? Должно быть наоборот – испытав подъем и вдохновение, тут же и ощутить свое истинное «я», пусть отдельное и невоссоединимое, но – свое и подлинное.

Конечно, хлебом их не корми, а только дай возможность бросить работу и побалдеть, отвлечься на какую-нибудь ерунду. Если бы Артем Балицкий позволял себе такое, то никогда бы ничего не успел. Нет, он достаточно умен, чтобы не обманываться миражами и иллюзиями. Нет, Артем доверял только тому, что имело под собой реальную почву, что было доступно, необходимо и полезно. Романтика – это хорошо, но не для него. Он уже вышел из того возраста, когда покупаются на пустяки. Сейчас нужна основательность и решительность, будущее не за горами, его надо делать своими руками. У человека должна быть реальная и, главное, достижимая цель, сознание собственных сил, трезво взвешенных, и тогда не обязательно так уж рьяно и нетерпеливо к ней рваться – это может только помешать. Нет, нужно иметь терпение, целеустремленно работать, а когда уже все будет подготовлено – протянуть руку, и плод сам упадет на подставленную ладонь. Созревший и еще более сладкий. Не кислый и не комом, а такой, каким ему и надлежит быть.

Как же, девочку смазливую увидели, встрепенулись, как петушки, лопаты побросали, перья распушили. Из-за любой встречной юбки способны голову потерять. Детские игры, хоть они и корчат из себя бог знает кого. Впрочем, ему-то что?

Артем зорко посмотрел, но не на девочку, а на Софью: как та реагирует? Чутко перехватил ее взгляд (работа стоит!), недовольство в нем, но и еще что-то, только к нему, Артему, доверительно обращенное – вскользь, однако лишнее свидетельство взаимопонимания: ну да, конечно, они правы (их недавний разговор).

Надо отдать должное проницательности Артема – в неприятном раздерге чувств пребывала Софья Игнатьевна из-за этой ундины, как сразу иронически поименовала ее про себя. Досадно ей было такое чрезмерное внимание к этой девчонке, которая неизвестно зачем явилась сюда. И сама злилась на эту свою досаду. В конце концов, девочка-то чем виновата? В белом ситцевом платьице, подчеркивавшем стройность фигурки и ровную здоровую смуглость кожи, она и впрямь прелестна.