Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)

Шаркающей походкой прошел к умывальнику муж. Нехотя, со стоном пробуждался старшенький Петруша. Пространство, в котором они обитали ночью с мужем – спаленка, такая же крохотная, как кухня, только без окна; микроскопический санузел и зал, где на двух диванах раскинулись, подобно уставшим воинам-богатырям, сыновья.

Нехитрое убранство, кроме диванов, вмещало телевизор, заштатный буфет, приобретенный в самом начале совместной жизни в комиссионном магазине, когда она еще ходила первенцем, и трехстворчатый платяной шкаф, купленный в прошлом году на ее премию и отпускные, да полированный раздвижной стол со стульями. Молча, снабдив пред работой всем необходимым сыновей, она сама, хлебнув чая со сдобными сухариками, отправлялась в школу, где работала уборщицей. Глядя на резвящихся детей, она вспоминала себя – смешливую шуструю сорвиголову. Помнила себя семнадцатилетней, когда обвешанный наградами, как новогодняя елка, Николай укротил ее природный пыл. Старше на пятнадцать лет, он стал для нее воплощением отца – он погиб в первые дни войны. Мама ее сгинула бесследно, отправившись вскорости с обменным барахлом на хлебную Кубань за провиантом. Николай – небольшого роста, немногословный, но рядом с ней бесконечно мудрый, гасил одним взглядом всякое желание спорить или противоречить. Так и превратилась она из неуемной оторвилы в степенную молчаливую жену. Такой она оставалась всю совместную жизнь, а другой жизни и не было-то.

– Зинуля, давай перекурим, не могу больше, – обратился к своей напарнице мрачноватого вида коренастый мужчина средних лет, больше похожий на повзрослевшего не ко времени мальчика, провожая сойку пустившими слезу глазами.

– Чего расчирикалась, падла, и без тебя голова разваливается.

– Тяжело, Петюня? – отреагировала краснощекая, крепенькая смешливая женщина. Несмотря на природную резвость, явно старше напарника. При всех натяжках ей все равно можно было дать не менее пятидесяти.

– Нельзя, милый, на солнце раскиснешь, потерпи до вечерочка. А пока – вот помидорный рассольчик припасла, хлебни, ей-бо, полегчает…

– Издеваешься?

– В натуре, угомонись, бригадир погонит из бригады!

– А, х… с ним, давай! Где спрятала, говори!

– Сказала, нет – и точка, посмотри на себя!

– Надо было разглядывать, когда выбирала меня, а не сейчас! Где?!

– Знаешь, негодник, что не могу тебе отказать. Вон там, в ерике, сразу за комлем. Оставь чуток, у самой нутро горит.

Он стремглав, даже не озирнувшись, рванул к ручью, матернулся, зацепившись о выступ корня старой черкесской яблони. Через несколько минут, подобревший, окладно охватив пятерней необъятную задницу спасительницы, начал громоздиться на стремянку. На самой вершине, похилившись за красивым плодом на закусь, неуклюже оберегая молодые побеги от залома, не удержал равновесия и рухнул на землю.

Только Варвара Семеновна выплеснула грязную воду из ведра, чтобы присесть и перевести дыхание – ее окликнула из-за изгороди запыхавшаяся соседка в домашнем халате.

– Варвара, беги домой, там Петьку твоего привезли, упал с лестницы.

Она побледнела и закрыла глаза, унимая головокружение.

– Не пугайся, жив! Что с алкашней станется…

Варвара Семеновна перевела дыхание. За последние годы каждый резкий голос она воспринимала как начало конца. Работая кладовщиком, ее муж вскоре после рождения первенца пристрастился к спиртному. Он никогда ее не обижал, но на молчаливое недовольство мог так сурово посмотреть на нее: дескать, что ты смыслишь в моей душе, перед которой все испытания худшие открылись в полной красе. После чего мгновенно проглатывались все зреющие в ней недовольства.

Всякий раз ее пугал призывный голос соседей, когда муж, еще находясь в гипсе после травмы, ломал здоровую конечность, не рассчитав дозу спиртного…

«А теперь сын. Слава Богу, что младшенький не так подвержен, иногда и пропускает, наверное, жалеет ее. Кто ж с ними, такими, жизнь свою станет связывать?»

Так и бросив ведро посреди школьного двора, она побежала трусцой в сторону дома.

– Ничего, маманя, выдюжу, – выдавил, покряхтывая сын, когда увидела его лежащим на диване.

– Может, в амбулаторию, сынуля?!

– Что со мной станется, падал не раз. Они и могут: пупок йодом смазать. Ничего, отлыгаю через пару деньков, – ответил он с видимым трудом, стараясь не дышать глубоко.

– Давай, хоть компрессик какой наложим?

– Компрессик – можно, еще бы мерзавчик для обезболивания?!..

Правое веко сына заплывало на глазах. Варвара Семеновна принесла воды, приноравливаясь обмыть ссадину, но он отвел ее руку.

– Это потом, маманя, грудь болит, мочи нет вздохнуть, сгоняй за «лекарством».

Пошарив покорно в шкафу, под бельем, не нашла там заначки. Побежала, не раздумывая к сердобольной соседке, выпросила «трешку». Спотыкаясь от спешки, принесла поллитровку «коленвала».

Сын зубами оторвал пробку.

– Спасибо, мать, налей – рука не держит.

Она так же суетливо открыла банку завалящей кабачковой икры, отрезала ломоть хлеба:

– Закуси, сынок, не губи себя.

А тот уже откинулся спиной на подушку, блаженно прикрыл глаза, не слушая ее.

Внезапно налетевший шквал растревожил изреженные кроны, оголив сиротливые свечки редких оставленных плодов, смахнул потревоженную пыльцу с листьев, и затерялся между немыми стволами вековых деревьев.

Синицы стайками перепархивали с дерева на дерево, недоуменно попискивая в поисках исчезнувшего изобилия.

Второй шквал пронесся по верхушкам, срывая отжившие листья, чтобы в следующем порыве затеребить, едва почувствовавшие свободу, распростертые к небу голые рогатки молодых побегов. Шквал донесся и до поселка, остервенело хлопнув на кухоньке форточкой, где Варвара Семеновна колдовала над съестным. Донеслось покряхтывание сыновей. Младший сел на край дивана, хрустя по очереди суставами пальцев. К младшему она благоволила больше.

– Полежал бы, Витюша, еще. Отец пока не встал.

– Времени-то уже, посмотри на часы, опоздаю на «вахту».

«Муж всю ночь стонал, небось, к утру только и прикорнул», – подумала Варвара Семеновна.

Старший сел на диване, согнувшись к коленям – его любимая с детства поза. Он через силу перевалил ноги на пол.

– Мать, можно стаканчик водички?!

Варвара Семеновна поспешила в кухоньку. «А что же Коля? Всегда ползком, а выходил своевременно. Протиснувшись в душную, без окон спаленку, она тронула мужа за плечо и отшатнулась.

… В долину пришла весна. Буйная, неуемная, она расцветила розовой кипенью все пространство садов. В поселке в белый наряд оделась вездесущая алыча. И перед порогом дома, где жила Варвара Семеновна, она распустила нарядный купол.