Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)

Она улыбнулась извиняюще и протянула записку с адресом. Не вспомню всех слов, высказанных в благодарность, но помню, как слетел с пустынных неуютных этажей, показавшихся мне прекрасным творением рук и ума человечества.

– Тюмень, Исетский район, с. Исетское, – пробежал глазами написанное.

…Нужная мне улица вывела на окраину цивильного крепкого села. Судорожно поеживаясь от стылого бокового ветра, приблизился к деревянному, по-хозяйски ухоженному домику. Свежая пахота за ним выдавала близкую привязанность хозяев к земле. В подворье гуляли куры – ничто не отличало его от десятков других, образующих протяженность улицы. С удвоенной от волнения судорогой постучал в калитку. Почти одновременно с ней открылась дверь в дом – на порог вышел дородный сибиряк в годах с умным лицом, следом – молодая красивая женщина в домотканой поддевке. Знакомые глаза метнули в меня искры, но тут же погасли. Они остановились рядом, взявшись за руки, и мне показалось, что я опоздал к ней навсегда.

Как бы кто-то из нас не изощрялся – каждое чередное зрелое утро дня твоего рождения все равно напомнит о наползающем холодке другой части жизни. А однажды уставшее недоумением сознания, сердце не захочет встряхнуть блекнущее тело в пируэтах бессмысленных физических нагрузок. Маскирующий, подобно осенней бессмыслице туман мышления призван не скрывать утраченные возможности – он обязан завуалировать тот неизбежный переходный рубеж, тогда-то и рождаются новые горизонты былых событий. Не беда, если вы на какое-то время приуныли – за зимой придет все та же весна. И дай вам Бог найти в ее фазах свое обновленное начало.

Обращаюсь за советом к мудрым:

«…Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем». Совет Пифагора равноценен его же непреложной математической истине: «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов».

Жить прошлым – самоубийство?! У прошлого назначение морского якоря – остановить движение, наша действующая задача – оставаться на плаву.

Кто бы знал о прегрешениях предшественников – горячих молодых умов, их сиюминутных услаждений и поспешных революций сознаний, если бы не навязчивый невроз достигших высот мироздания вчерашнего поколения. Для них прошлое – кливер, треугольник, сохраняющий энергию движения.

Собираются распыленные частицы далекой дружбы. Останавливаются увлеченные бесконечной гонкой жизни, стекаются в русло общения все те же, но поседевшие пацаны. Много желанных встреч – некоторые озадачивают. И все-таки нет в целом цельного: затерялся не по воле или захотел затеряться осознанно мой кумир Леха – никто этого не знает. Леха – мот и разгильдяй, единственный из всех, умеющий сказать в трудное для тебя время одну единственную, но спасительную фразу. Все чаще наше заблудившееся время подминает под свой каток прошлое. Леха растворился в небытии. Попал он под его каток невзначай, как попали все самые безобидные и неустроенные, или умышленно бросился под него в массе других, попранных и оболганных безвременьем – осталась память, лишь она одна в состоянии сохранить равновесие двух великих стихий.

Тропический зной, присоленный океанской составляющей, повис непроглядной взвесью мощных испарений, скрывая до последнего детали извивающегося в воздухе пейзажа.

Завалившийся вперед форштевень «железяки» неуклюже кромсал зеркало океанской глади, с каждым футом приближая к новой истине.

Африканская экзотика предместья поселения Фош-ду-Кунене замаячила в размытом мощными испарениями изображении – с приближением открылась четкой картинкой. Так на холодной Родине в критическую пору межсезонья внезапно открывается затуманенный пейзаж. Враждующие воздушные потоки создают иллюзию волшебства. Здесь, при полном безветрии, не иначе как возможностями волшебства кто-то неосязаемый сорвал с огромного пространства обзора непроглядную защитную пленку.

На пологом обрамлении голубой лагуны устремились ввысь роскошные метелки пальмовой рощи. В прогалинах между пальмами в строгом порядке – лидом к океану распластались по песку эстетически плетеные бунгало. На плане поселения смотрелся инородцем под ярко-красной черепичной крышей европейский домик с пристежками симметричных пристроек. Домик прилепился к игрушечному причалу, своей непомерной миниатюрой напоминающему долговязого кузнечика, готового к сиюминутному прыжку. В затянувшемся ожидании с ним слились в одно целое одномачтовое остроносое плавсредство в стиле пироги Робинзона Крузо и беленький (надо заметить, до эталона белизны), современный быстроходный катер.

Вдоль стремительного зигзага береговой кромки, прилегающего к поселению, суетились черные торсы встречающих. Светлые набедренные повязки в плывущем мареве испарений искажались на линии фигур, и, казалось, на берегу движутся не люди, а устрашающего вида муравьи.

Наша неприглядная посудина еще дрейфовала, не успев зацепиться якорем за расщелину рифа, а катерок у причала поспешил спрятаться за черной шапкой выхлопа, сделал стремительный вираж и, оторвавшись носовой частью от воды, на бешеной скорости полетел к нашему борту. Пока двое матросов волокли тяжелый шторм-трап к борту, катерок уже застыл в обзоре носовой, развороченной столкновением с айсбергом части. Так бесхитростно заканчивался наш героический антарктический вояж.

Мы с усмешкой смотрели на двух смуглее смуглого экспертов, внимательно изучающих рваное увечье корпуса. В голову закрадывалось сомнение, в ней даже не зарождалось мысли о возможности выхода из патовой ситуации здесь, на экзотическом берегу африканской лагуны, хотя приход сюда был кем-то рассчитан как благоприятный исход. Судно в дрейфе прочно зацепилось якорем за грунт, принимая направление прилива. Матросы сбросили за борт шторм-трап, старпом заспешил из рубки вниз. Со стремительностью обезьянки первый темнокожий взлетел по балясинам трапа на грузовую палубу, второму это удалось не столь удачно: он чертыхнулся в мусингах поручня, но быстро сориентировался в оплошности. Поступью иноходца чернокожие представители проследовали по грузовой палубе. Тяжеловатый, нерасторопный старпом не рассчитал такой прыти и встретил их на трапе к твиндеку.

Свободные от вахты, с высоты шлюпочной палубы, мы с бывшим однокурсником, а теперь с коллегой в машинной иерархии Лехой, любовались африканским пейзажем. От бесконечного конвейера однообразных дней Леха позевывал. Утренний щадящий зной уверенно переходил в свирепую дневную фазу: высунутые на солнце руки неимоверно припекало.