Олег Бажанов - Приговоренный жить

Иванова накрыла глухая тишина. Вся природа притихла, затаилась, оградившись от свершающегося зла немыми деревьями, полем с серым мокрым снегом, низким тяжелым небом, будто не хотела и не могла видеть и принимать происходящее. И в этом устрашающем безмолвии в тяжелом свете блеклого угасающего дня еще продолжали бежать по полю навстречу неизбежности, падая и проваливаясь в неглубокий снег, редкие фигурки людей, подгоняемые затаившейся за деревьями, кустами и кочками смертью – такой неотвратимой в равнодушии своем к чужой человеческой жизни. Будто в многократном приближении Иванов различал разинутые в немом крике рты и наполненные ужасом в предчувствии самого худшего глаза бегущих мальчишек…

Сначала Иванов подумал, что оглох, но затем ясно, несмотря на отдаленность, услышал, как по-девчоночьи беззащитно застонала Наташка, и как страшно этот стон разорвал над ним круг спасительной тишины, теперь уже безжалостно добиваемый выстрелами и воплями смерти. И такая тоска слышалась в этих тянущихся к небу от самой земли предсмертных мальчишеских криках, такая ребячья боль и страх перед неизвестностью, творимой спрятавшимися в укрытиях взрослыми убийцами, что Иванов задрожал, заметался у поваленных бревен и вдруг, бросив автомат на землю, встал и пошел к еще подающей признаки жизни девчонке.

– Стой! – настиг его голос Батурина. Но он не остановился и не оглянулся.

– Стой, застрелю! – угрожающе прокричал Александр. Иванов продолжал идти, все ускоряя шаги, переходя на бег, подхлестываемый одной мыслью: «Лишь бы была жива!». За спиной Иванов слышал дыхание и топот бегущих за ним, но не обернулся. И остановился лишь перед лежащей на окровавленном снегу Наташкой. Он остановился и почувствовал сразу, как отекли, устали его ноги, как отяжелели и стали свинцовыми руки, как сам он ослаб, будто прибитый совершенным злом к месту.

Девушка, истекая кровью – пули пробили ее ногу и грудь, – смотрела на него глазами, полными ненависти и ужаса. Она узнала его. И он узнал эти глаза. И от этого ему стало еще страшнее. Наташка, лежа на спине, пыталась поднять голову, еще не до конца осознав случившееся, пронизанная ужасом перед своим бессилием как раз тогда, когда надо бежать, во что бы то ни стало бежать от настигающей беды. Она пыталась приподняться, а сильное тело не слушалось ее и уже подрагивало и слабело с каждым новым приступом боли и муки. Иванов нагнулся и, не зная зачем, протянул к ней руки.

– Брось!.. – почти у самого уха прозвучал резкий голос Батурина, и Иванов повалился на землю, сбитый умелой подсечкой. – Лежи и не рыпайся, понял?!

– Ей надо помочь…

– Поможем!

Подоспели еще двое с автоматами.

– Баба?! Да что же это она, а? Жива еще? – недоуменно запричитал один, разглядывая лежащую девушку.

– Надо добить, – безразлично предложил другой.

Сидящий на снегу Иванов повернул к Батурину побледневшее лицо и простонал, словно упрашивая:

– Не надо!..

– Сиди! – презрительно бросил товарищ. – Тоже мне нашелся…

Наступила гнетущая тишина. Лишь со стороны поля еще доносились редкие выстрелы. Иванов снизу вверх посмотрел умоляющим взглядом на одного, затем на другого стрелка в одинаковых камуфляжах, стоящих в нерешительности перед раненой девушкой:

– Мужики, не надо…

Тот, который предложил добить, вызывающе тряхнул автоматом, перехватывая его удобнее в руках, посмотрел с холодной усмешкой на Иванова, показав бледное, с резко зачерневшими странными глазами лицо, и в них Иванов увидел затравленную злобу на всех, кто находился рядом: на Иванова, на беззащитную девушку, на всех, кто послал его убивать.

И Иванов понял, что пощады не будет. «Да они же ничего не понимают! – обливаясь холодным потом, Иванов перевел взгляд на девушку. – Они не знают, что делают! Совсем ничего не понимают!.. Ее нельзя убивать!». Александр, пытаясь найти защиту у старшего и сильного начальника, с мольбой взглянул в глаза Батурину.

С высоты полного роста на него смотрело равнодушное неподвижное лицо убийцы с пустыми холодными глазницами вместо глаз. В них Иванов узнавал неотвратимую беспощадность приводящих приговор в исполнение и ненависть – чужую и свою. И тогда, не успев сообразить, что делает, изо всех сил кинулся он в ноги главному палачу, сбив его на землю мощным ударом плеча в колени. На что он надеялся? Наташке в таком состоянии все равно помочь уже ничем было нельзя. Но Иванов дрался, оттягивая ее последний миг на земле. Оттягивая этот миг всеми своими силами.

Никто не успел даже слова вымолвить, только запоздалое «Ах ты!..» повисло в воздухе перед тем, как Батурин тяжело упал на землю. А Иванов, получив чувствительный удар прикладом в спину, перелетел через лежащего Александра и сразу не смог подняться. Он только увидел, как приподнялась с земли Наташка, но ее стекленеющий взгляд был направлен не на него и не на убийц, а в серый день, скатывающийся в тягучие сумерки над их головами…

Холодный воздух прорезала короткая автоматная очередь, и Иванов в ужасе зарылся лицом в мокрый снег…

С расцарапанным лицом он сидел возле неподвижного тела. Не плакал – слез у него не было, – молчал, только изредка поднимал усталые глаза на проходивших мимо. Он не узнавал никого. Он думал о своем и был далеко… В Чечне девяносто пятого… Рядом с боевыми друзьями, которых ему сейчас так не хватало…

В глубине души Иванов понимал, что ему надо немедленно подняться и уйти подальше от убитой девушки, от косых взглядов проходящих мимо нехороших людей в камуфляжах. Но ему было все безразлично. И он сидел, потому что очень устал, потому что от удара прикладом болела спина. Болела так, что было невозможно дышать. А еще потому, что болело сердце. И эту боль нельзя было сравнить ни с какой другой.

Когда вокруг Иванова собралась вооруженная группа, он не пошевелился. Прозвучала команда: «Тащите!», и кто-то попытался взять Наташку за ноги.

– Оставьте, сволочи! – неотрывно глядя в одну точку на снегу, прорычал Иванов. Спорить с ним не стали. Подошел еще кто-то.

– Ты не очень-то сволочись! – узнал Иванов низкий голос Чугуна. – Они пятерых наших уложили!

«Ничуть не жалко», – подумал Иванов, приходя в себя и придавая взгляду осмысленность. Он понял, что на него смотрят с ожиданием.

– Уйди отсюда, не мешай! – приказал Чугун. Иванова грубо оттолкнули, и он молча повиновался.

В сгущающемся полумраке убитых подтаскивали к почти уже выкопанной яме у крайних кустов. Некоторых, еще подающих признаки жизни, добивали ножами и прикладами. Кто-то из «вольных стрелков», не выдержав тяжелого запаха крови, блевал прямо тут же. Туда, к яме, и поволокли Наташку. Иванов, опустив голову, медленно шел по тянущейся по серому снегу за телом неровной кровавой дорожке.