Юлия Качалкина - Давай поедем к нашим мёртвым

… АГ улыбалась Пете вполоборота, поигрывая большими пластмассовыми бусами и глядя куда-то слегка мимо кадра. Петя никогда не думал о ней как о женщине, здесь не было сексуального влечения, – АГ интересовала его как что-то очень красивое и далекое, что никогда не предстанет перед тобой в халате с неумытым после сна припухшим лицом, не закурит на балконе, не пописает в твоем туалете.

Один слайд с АГ сменял другой слайд с еще более прекрасной АГ, у Пети постепенно выравнивалось настроение, тронутое воспоминанием о бабушке.

Слайд-шоу шло по замкнутому кругу, Петя ловил внутренний момент, когда можно будет прерваться, и нашел его: красное платье с треугольным вырезом, молния на спине, кожаная коричневая сумка на плече (такая длинная ручка, странно), – можно отключаться. Петя сделал несколько легких щелчков по клавиатуре и вышел в сеть на страничку любительского порно.

Он не так давно начал смотреть порно, чтобы почувствовать себя живым. Чужие груди и анусы, чужие члены, – они на несколько минут в день казались Пете поэзией. Любимая категория: жгучие брюнетки, двойное проникновение, большие сиськи, сквирт . Возможно, потому что АГ была брюнеткой, но Петя никогда не шел так далеко в своих фантазиях.

Видео называлось смешно и в то же время скучно: « Симпатичная брюнеточка-училка получила сразу трех ». Петя подумал, что даже писать не умеют без ошибок: если мужчин – то троих, но какая разница. Училка была, конечно, в очках, эпилированная и без белья. Дальше все было, как в учебнике. Он прокрутил, останавливаясь на самых откровенных моментах и трогая себя в паху, потом очень быстро закрыл крышку ноутбука, встал и вышел на улицу, забыв дома обед, который собрал с вечера.

В голове царил легкий сумбур, впечатления утра были слишком разными, Петя словно раскачался на гигантских качелях – от грусти до радости и обратно, к опустошению. Идти было легко, в городе стояло сухое и нежаркое – хлопковое андрогинное – лето, которое каждый год, казалось, не закончится никогда и станет отдельной маленькой жизнью. «Лето – маленькая жизнь», – подумал Петя чьей-то цитатой, понимая, что это цитата, но не помня, чья, и затормозил на светофоре.

Раньше в его городе было много киосков и палаток: продавали газеты и журналы, еду на вынос и всякую бытовую мелочевку. Но как-то незаметно все эти нужные магазинчики исчезли: их сносили либо по вечерам, – Петя несколько раз застал снос, когда возвращался поздно со смены; либо их сносили по ночам, когда все спали. Так, что утром ты находил только кусок фундамента на месте вчерашней забегаловки или палатки с бытовой химией.

Город становился чистым и мертвым, никто больше не толпился у выставленных на продажу груд персиков и яблок, люди не создавали проблем, – зачем заговоры и обсуждения, все должно быть стерильно и тихо. Город становился очень красивым и холодным.

Как АГ.

Петя перешел пешеходную зебру и нырнул в подземку. Заиграла бодрая, но с нотами печали музыка.

– Ты ощущаешь подавленность и грусть? – спросил приятный женский голос у всех спускавшихся под землю. – Ты потерял близкого человека? Развод можно пережить, можно пережить измену и многие потрясения, но кто переживет саму смерть?

Пожилая женщина рядом с ним на эскалаторе прерывисто вздохнула. Петя постарался рассмотреть ее: за пятьдесят, очень ухоженная, видимо, перенесла пластику лица, потому что кожа очень гладкая, неестественно гладкая, волосы стянуты на затылке модным в этом сезоне конским хвостом. Обычная женщина в турецкой тунике цвета морской волны, в таких сейчас ходили почти все (доктрина толерантности, запрещавшая показывать хорошую фигуру, чтобы не оскорблять тех, у кого с фигурой были проблемы, плюс – влияние мусульманской моды).

Утренние поездки в транспорте обязательно сопровождались такой рекламой, и для многих они становились серьезным испытанием воли: люди вспоминали своих мертвых и решали, ехать к ним или нет.

Петя отвернулся и вкрутил в уши гвоздики наушников, чтобы забыться и ничего не чувствовать. Ему только что очень нравилось думать какую-то мысль, но он отвлекся и упустил ее. И теперь важным было вернуться, вспомнить.

…золотая ива. Листочки звенели на ветру, словно маленькие собачки бежали по асфальту, цокая коготками. Листочки ударялись друг о друга, и это длилось и длилось, постоянно, ТАМ. Солнце, словно гигантский стробоскоп, выхватывало из тени то бабушкины руки, то ее лицо, на котором тлела медленная улыбка приветствия; то – волосы, оттененные легкой синевой модной еще в СССР краски для седовласых дам.

Думая о бабушке, Петя успокаивался. Он на самом деле никогда не прекращал вести с ней разговор – с тех самых пор, как она ушла. Для него она осталась. Он спрашивал – она отвечала, он просил совета – она давала, она всегда была рядом. После ее похорон он никак не мог отделаться от впечатления, что она лежит в земле живая, – по ней пойдут дожди и поверх нее ляжет снег, ей будет сыро и холодно, он словно чувствовал ее через себя, и это было ужасно и прекрасно одновременно.

На работе Петя за последние два года научился не растрачиваться, почти механически выполняя те задания, которые сыпались на него каждый день. Подключить новый номер и настроить аппарат, помочь очередной сотруднице-блондинке вспомнить ее учетную запись для входа в компьютер, наладить принтер, подключить базу… Петя сидел на своем высоком седьмом этаже старого особняка в районе Таганской, приспособленного под фирму, хотя не так давно тут был НИИ. Его кабинет всегда был закрыт, но в двери специально была оставлена контролируемая щель, чтобы видеть, кто идет и стоит ли ему открывать.

Поднимаясь в лифте на свой седьмой этаж, Петя обычно сталкивался с сотрудниками других фирм, расположенных этажами выше. Сегодня он ехал вместе с мужчиной и женщиной, которые очень серьезно говорили о транспортировке рыбы.

– Вы знаете, последний рефрижератор стоил нам сто двадцать тысяч!

Она – нестарая полнеющая коротко стриженная брюнетка (опять брюнетка) внимательно посмотрела на коллегу – сухопарого мужчину за шестьдесят, у которого было какое-то удрученное выражение лица. – Сто двадцать! – как бы уточнила и подчеркнула она, и Петя тоже как-то проникся этой цифрой, хотя совершенно не мог оценить масштабы – много это или мало.

– А в новостях говорят, что есть транспорт, что никаких проблем нет…

Мужчина за шестьдесят с грустной миной промолчал, и Петя так и не узнал, какой у него голос, потому что вышел на свой этаж. Хорошо было пересекать холл, когда все двери закрыты и все сидят за этими дверями, не вызывая на разговор. Но сегодня пройти незамеченным не удалось: из своего кабинета вышла Большая Марина, их главный казначей. Петя относился к ней крайне уважительно, потому что сама должность казначея казалась ему чем-то прекрасно архаичным в эпоху, когда даже мертвые не мертвы.