Инна Тронина - Удар отложенной смерти

Наконец, пережив волнение и радость, Готтхильф увидел, что в домах светятся окна, люди высунулись на улицу прямо в ночных рубашках и майках, и только немногие догадались надеть халаты. Жильцы возбуждённо переговаривались между собой, взахлёб комментируя недавние события. От молочного магазина и ближайшей подворотни, как куры, бежали наспех одетые бабы, и Обер, не успев успокоиться, опять начал сатанеть.

Утреннее небо налилось фиолетовым – тучи висели очень низко, буквально над крышами. По каменному коридору проспекта расползлась духота – было около двадцати градусов. В сквере шелестели тяжёлыми, мокрыми кронами деревья.

Калинин пошевелился на парапете и встал.

– Андрюха, я из гостиницы позвоню Римке и твоей Елене. А то, боюсь, Лёлька грудного молока лишится…

– Можно подумать, я аккуратно дома ночую, – махнул рукой Озирский. – Ленка больше боится, когда я вовремя прихожу. Впрочем, звони, – разрешил он другу. – И возьми с собой гражданина, – Андрей подтолкнул вперёд удрученного Марика. – Вот уж его жена точно сильно волнуется… – Потом взглянул на Филиппа: – Тебе, наверное, ехать нужно?

– Да мы с Марком Лукичом уж сразу – на работу! – Готтхильф чувствовал себя так, будто всю ночь грузил кирпичи. – Сразу предупреждаю, что обыск у Холодаева мало что даст. Он на квартире и на даче ничего криминального не держал. Но в посёлке, где его хоромы, есть своя «прачка». Это – заведующий разрешительным отделом, через которого часто реализуется оружие, если только нет конкретного покупателя. Он же скупает «стволы» и у «чёрных следопытов». Тип это интересный – надо бы им заняться…

Через некоторое время приплёлся Доценко, нахлёстанный гневными словами жены. Он стал запихивать в спортивную сумку вчерашние покупки, про себя проклиная Готтхильфа, который заварил всю эту кашу. Марик поискал на проспекте такси, но его не было. Зато бродили туда-сюда возбуждённые местные жители и громко галдели, делясь впечатлениями от прошедшей ночи. Оказывается, многие из них увлечённо наблюдали события едва ли не с самого начала.

Готтхильф, Озирский и Катерина стояли уже около магазина, на углу. Два милиционера ждали своего капитана, который по рации улаживал какие-то формальности. Обыватели пытались узнать у них, что же конкретно здесь произошло, и какие это бандиты, но ответа не получили и отошли.

Потом Филиппа увёл в сторону Марк Лукич и стал просить поехать сегодня к ним домой, на проспект Энгельса, чтобы подтвердить рассказ о преступниках. Мол, Филиппу Адольфовичу Валя поверит, а вот законному супругу – ни за какие пряники. Пока они разбирались, стоит ли везти домой кандидата физико-математических наук, словно нашкодившего школьника, на тротуаре перед магазином стало невозможно пропихнуться.

Филипп потерял Андрея из виду, потому что толпа валила сплошняком. Жильцы окрестных домов вызванивали тех, кто жил подальше, и они торопились присоединиться к друзьям. Зеваки галдели наперебой, вставали на цыпочки, лезли вперёд, вытягивая шеи, будто рано утром прямо на панель выбросили контейнер с дефицитным товаром.

Готтхильф подошёл поближе, чтобы попрощаться с Андреем, и столкнулся с очередным активным гражданином. Тот едва не ударился лбом о подбородок Филиппа и обдал его несвежим дыханием. «Хоть бы рот прополоскал, что ли…» – мелькнуло в голове, а дурнота уже подступала к горлу. Филипп видел кругом тапки, босоножки, голые пальцы. Поднял глаза чуть повыше, он содрогнулся от вида свалявшихся волос под мышками женщин и щетины на лицах мужчин. Споткнувшись о чью-то ногу, Обер вклинился плечом в толпу, и другая ступня, с жёлтыми, съеденными грибком ногтями, придавила его блестящий, остроносый полуботинок.

Зеваки, как всегда, готовы были опоздать на работу, но обязательно поглазеть на какое-нибудь чрезвычайное происшествие. Они жаждали развлечений, которых им так не хватало в обыденной жизни. И за мытарствами заложников, за действиями оперативников они наблюдали почти целую ночь – и всё равно казалось мало. Где-то в стороне стояла и Вита с измученной, худенькой женщиной – наверное, матерью.

Как всегда, припадок обрушился на Филиппа внезапно. До этого он ещё мог держать себя в руках, но сейчас ярость перехлестнула через край. Он никак не мог подойти к Андрею, пожать ему руку, сказать несколько слов на прощание. Весь базар шумел так, что даже собственного голоса Обер уже не слышал.

– Убирайтесь все отсюда! Вон! – заорал он и схватил за плечо первую попавшуюся бабку, отшвырнул её в сторону.

Та завизжала, схватилась высохшими руками за стоящего рядом мужика, и с её ноги свалился стоптанный шлёпанец.

– Суки, падлы вы позорные!

И далее Обер расцветил свой монолог таким отборным лагерным матом, что вопли стали стихать. В это же время он раскидывал во все стороны тёток, и они тонко, пронзительно верещали.

– Пошли все к такой-то матери, уроды засранные! Кино вам здесь, что ли, показывают? Телика мало? Не офонарели ещё?! Где вы все были, когда он, – Филипп наконец-то добрался до Андрея, – на крышу лез и снайпера снимал? Я твою, твою и твою рожу в окне видел! – Обер бесцеремонно указывал на каждого пальцем. – Чего ж ментам не позвонили? Чего расселись, как король на именинах? Да у нас под носом людей убивать можно, а вы только оближетесь… Счастливо жить хотите, перхоть заразная? На чужом члене в рай въехать? Саранча вы, и травить вас надо, как саранчу!..

Филипп был безумен. Волосы прилипли к его мокрому лбу, и на багровом лице выделялись абсолютно белые глаза. Зеваки поняли, что дело плохо, и поспешили отбежать подальше.

– Для чего вы вообще на свете живёте? Как микробы – только жрёте и всё живое травите… Или вы сейчас свалите отсюда, или я стрелять буду!

Филипп запустил руку в карман куртки, забыв, что оружия там нет. Всё с воплями кинулись врассыпную. Какая-то молодуха в расстёгнутом халате улепётывала к Карповке, хотя была в противоположной стороне. Готтхильф замолчал, увидев, что вокруг никого не осталось. Катя и остальные милиционеры не знали, что делать, и смотрели на побледневшего от злости Андрея. Доценко поспешил забраться в белую «Волгу», чтобы не попасть под горячую руку сотрудника.

– Ты что, белены объелся? – Андрей хрустнул пальцами, сжал их в кулаки и проглотил комок. – Надо же себя в руках держать, в конце концов… Как будто ты один задерживал их, а мы загорали на песочке. Ты разве не видел, что тут ветераны были, с орденскими планками? Женщинам пришлось услышать такое, что теперь их долго трясти будет. Да, люди выглядят не так, как ты! У них нет средств для ухода за собой. Работают за гроши, а другие на мизерные пенсии живут. Всю жизнь – по очередям, буквально за каждой мелочью. Так где уж вид наводить, себя холить и лелеять? Ну, не повезло им, потому что честно жили. А впереди и похорон человеческих не маячит… Надо только помнить, что старикам этим, старушкам, которых ты сейчас расталкивал, мы самой жизнью своей обязаны! Мне так стыдно перед ними – за то, что не смог тебе помешать… Сдохнуть хочется, если честно!