Инна Тронина - Цинковая свадьба

– А как вас звать? – Женщина пытливо смотрела мне в глаза.

– Дарья Ходза. Мой муж сейчас у вашего начальства, приехал по делам. Он очень хорошо умеет решать сложные проблемы…

Я заговорила искренне, горячо, стараясь как можно скорее объяснить все этим двум особам, чтобы меня не приняли за шпионку. Но женщине, как оказалось, мои объяснения были совершенно не нужны.

– Я – Октябрина Михайловна. А это – Оксана, дочка. Дашенька, – Октябрина внезапно перешла на «ты», – кушать не хочешь? Бледненькая такая, усталая. Может быть, долго ждать придется, так надо бы перекусить. У нас есть котлеты и капустный салат, только вот сок холодный. Мы же в блокаде который день… – Октябрина Михайловна говорила обстоятельно, неторопливо, напевно.

Мне тогда было не до еды; да и не попрошайка я, чтобы отнимать у осажденных последнее. Вместе с тем мне не хотелось обижать добрую женщину, и потому я почувствовала себя неловко.

– Спасибо вам, огромное спасибо, но я сыта! Мне ничего не нужно…

– А яблочка, антоновки? Не хотите? Мальчики мешок притащили сначала в кабинет Ачалова, а потом – в зал заседаний… Ксюта, донька, сбегай!..

Девушка, одетая в джинсы и в камуфляжную куртку, умчалась, взмахнув роскошными волосами. Я проводила ее туманным взглядом и отметила, что по коридорам действительно шатается много сомнительных личностей. Среди них есть милиционеры с «калашами» и в бронежилетах; встречаются парни, тоже при автоматах, в полевой форме и в разноцветных беретах. Бандиты они или нет, не мне судить. Скорее всего, это ветераны «горячих точек» и военнослужащие запаса, по каким-то причинам недовольные политикой президента и правительства.

Потом ты скажешь мне так: «Эти люди защищают свое право быть именно людьми, а не скотом. Вот это я четко понял как раз тем самым вечером. И решил, что сам на их месте поступил бы точно так же. «Спираль Бруно» даже фашисты в концлагерях не применяли. Еще в тридцатых годах такая «колючка» была запрещена международными конвенциями. А эти – в Москве, против своих же сограждан, развернули весь карательный арсенал! Даже если я раньше старался стоять в стороне от этих событий, пытался спрятаться, отсидеться, отмахнуться, то теперь этого не будет. Теперь я знаю, что не власти и не денег хотят те, кто остался в Доме. И первое, и второе получают не через конфликт, не через страдания и лишения, а через лесть и угодничество. Те, кому действительно нужны только деньги, давно взяли бы у Ельцина все, что он предлагал в обмен на лояльность, на одобрение государственного переворота…»

Но все это я услышала от тебя немного позже. А тогда взяла у красавицы Оксаны несколько яблок – прохладных, тяжелых, душистых. И сразу вспомнила, что за окнами осень. Мне так захотелось на дачу – за стены, за оцепление, за военные грузовики, за Кольцевую дорогу. Я готова была бежать из Дома в лес, в стылое поле. Подумала, что завтра будет пятница, а послезавтра – суббота. Может быть, ты выкроишь время, и мы с детьми съездим в Рублево-Успенское. А в понедельник – наша «цинковая» свадьба, поэтому нам нужно остаться на даче и сделать все, что положено…

Несмотря на то, что «Белый Дом» временами напоминал цыганский табор, дисциплина в коридорах и холлах поддерживалась строгая. Женщины из обслуги, среди которых была и прекрасная ведьмочка Оксана, при мне просасывали паласы и поливали многочисленные цветы. Электроэнергию, должно быть, брали от автономного движка, для которого ты потом покупал солярку.

Где же они теперь, Октябрина Михайловна и Оксана? Живы ли? Я не нашла времени поговорить с ними, не успела даже попрощаться; только поспешно поблагодарила за яблоки. Ты возник, будто из воздуха, сказал по комплименту маме с дочкой, и, взяв меня за руку, потащил к выходу на лестницу. Я протянула тебе огромное яблоко, и ты откусил сразу чуть ли не Половину. Жевал яростно, с хрустом, не жалея ни зубов, ни челюстей. Я чувствовала, что весь в смятении, тебе нужно поговорить со мной, но ты не хочешь делать это в Доме.

По опыту общения с тобой я знала, что заговорить должен ты сам, иначе я ничего не добьюсь, Оглянувшись, я поискала глазами Октябрину и Оксану, но вместо них увидела каких-то казаков с бородами, с лампасами, с крестами на кителях. Из-за голенищ их сияющих сапог торчали нагайки. Я с трудом поспевала за тобой в тот раз, хотя обычно хожу быстро и неплохо бегаю.

Золотов дожидался нас на площади Свободной России, где бренчали гитары, и пиликали гармошки. Вокруг костров собрались люди, по большей чести молодые. К радости своей, я не обнаружила в этом секторе ни одной старушки, от которых меня уже давно тошнило. Под полиэтиленовой пленкой я различила икону Владимирской Божьей матери; это была очень хорошая копия с печально прославившегося оригинала. Тогда я не знала, что всего несколько дней спустя многие из собравшихся погибнут или будут ранены. И даже детей не пожалеет Чудотворная, такая добрая, такая манящая сейчас среди теплящихся огоньков свечей…

А я шла рядом с тобой и Золотовым по скользкому асфальту, думала о пустяках. Например, о том, что нужно поздравить с Днем ангела двоюродную сестру Людмилу. Вчера нее был праздник, а я совсем забыла. Снова я увидела вокруг мигалки, облупившиеся щиты омоновцев, поливальные машины и колючую проволоку. И ты был рядом со мной. Но, в то же время, этот высокий человек в камуфляже, без шапки, с катающимися желваками на щеках, хмурый и сосредоточенный, казался мне чужим. Я вздрагивала и сквозь слезы, сквозь тающий снег смотрела на тебя, пытаясь понять, что же произошло в моё отсутствие.

Ты отослал водителя Сергея с Золотовым, а сам сел за руль «Кадиллака», Рванул по Кутузовскому проспекту, потом – по Можайскому шоссе. По той же дороге, где гнала я вчера, третьего апреля, бессознательно повторяя тот наш путь, когда в моей жизни все перевернулось. Ты не хотел ехать домой, не хотел откровенничать со мной в машине, даже наедине, без Сергея. Мимо кемпингов ты вывел лимузин за Кольцевую дорогу и остановился неподалеку от облетевшей рощицы. Выровнял дыхание, швырнул в канаву огрызок яблока и долго смотрел, как с мутного неба летит мокрый снег. Ветер трепал мокрые березки, а в стороне Москвы вспыхивали зловещие электрические зарницы. Я стояла рядом и ждала, судорожно втягивая дым сигареты; ждала и боялась, что ты заговоришь…

– Дарья, выслушай меня внимательно, хорошо? Только без истерик, даже без вопросов… Мне самому сейчас нелегко говорить. И скрывать от себя не считаю нужным, потому что мои дела касаются тебя напрямую. От родителей спокойно все скрою, а ты должна знать. Короче, я не стану платить, и пусть поищут средства в других местах. Желающие показать свою преданность всегда найдутся. «Банан» – «папик» самый сладкий, он без спонсоров не останется. Но на моей совести этого не будет…