Елена Федорова - Венские кружева

Перепуганная Иссидора уехала в Новый Орлеан. Устроилась горничной к жене банкира Терезии Бомбель. Сына она отдала в сиротский приют. Изредка она бывает в приюте, наблюдает за мальчиком издали, а потом рассказывает Матиасу о том, как он подрастает. Сейчас ему семь лет. Он светловолосый, голубоглазый креол с красивым именем Анджалеоне. Все считают его итальянцем, сыном танцовщицы Сантини Меркур и гангстера Джузеппе Анджалеоне, убитого в одной из перестрелок на улице Бурбон.

Малыш Анджалеоне гордится своим отцом и желает стать таким же сильным и бесстрашным, как Джузеппе. Мальчик по-своему счастлив. Ни Иссидора, ни тем более он, Матиас, не желают разрушать иллюзию детского счастья рассказами правдивых историй.

Что даст ему эта правда? Горечь, чувство никчемности и обиду на мир, который так несправедлив к нему. Пусть уж лучше он ничего не знает. Пусть наслаждается своей сказкой. Когда-нибудь Иссидора решится рассказать сыну все, что сочтет нужным. А он, Матиас, когда-нибудь увидит племянника и пожмет его крепкую руку. В том, что у Анджалеоне будет крепкая рука, он не сомневается. Пусть пока все идет своим чередом: мальчик растет, а Матиас придумает новый план мести. Пришедшая в голову мысль заставила Матиаса улыбнуться.

– Чтобы проучить Ферстеля, нужно сделать Луизу своей сообщницей. Но для начала не мешало бы стать ее другом… и не только…

Ему привиделось, как он расстегивает пряжки на ее туфельках, гладит ей ножку, поднимается выше, выше к округлым коленям.

– Стоп, – приказал он себе. – Я зашел слишком далеко в своих мечтаниях. Спешка нам ни к чему. Мне сказали: приходите завтра. Значит, нужно потерпеть до завтра, а потом… – усмехнулся. – А вот потом, Матиас, фантазируй сколько угодно на тему пряжек и кружевного белья…

… Франц Ферстель сидел в кабинете и смотрел на цифры, которые только что записал в учетную книгу. Он силился сосредоточится, но мысли вновь и вновь возвращались к ссоре с Луизой. Ему казалось, что именно через Луизу проходит нить, связующая его с прошлыми горестями и радостями. Хотя было предельно ясно, что Луиза ни в чем не виновата. Она не причастна к его боли, к его промахам. Ее вообще не было на свете, когда он приехал в Луизиану в погоне за легкими деньгами. Но оказалось, что деньги легкими не бывают. И, если тебе вдруг начинает сыпаться с небес манна, то потом ты за все заплатишь сполна. Неизвестно, хватит ли у тебя сил, ума и мужества противостоять всем испытаниям, выпавшим на твою долю. Выживешь ли ты после наводнения, пожара или урагана? Сможешь ли ты все начать сначала? Сделаешь ли выводы или снова натворишь кучу глупостей, за которые потом будешь страдать и каяться? Выводы должен сделать ты, а не Луиза.

В душе Ферстеля впервые появилось раскаяние. Оно огорчило его еще сильнее.

– Всему виной старость, – сказал он раздраженно. – Я старею… Нужно принять это, как свершившийся факт. Самообманом жить больше нельзя. Луизе – тридцать, а мне… – захлопнул тетрадь, швырнул ее на пол, выкрикнул: меня бесит ее молодость. Я готов растерзать ее за то, что она молода и красива. За то, что у нее все еще впереди. За то, что ей достанется этот дом, эта плантация, это небо, река, старые деревья с клочьями серого зловещего мха… Весь мир, который прежде принадлежал мне, достанется глупой сопливой девчонке… Ненавижу…

Закатный солнечный луч блеснул на стекле и погас. Стемнело. Ферстель поднял с пола тетрадь, зажег свечу, поместил ее в старинный спиральный подсвечник. Ему нравилось смотреть на огонь. Нравилось крутить свечу по спирали вверх – вниз и размышлять о быстротечности жизни.

– Никто не знает наверняка, сколько нам отпущено. Мы, как свечи, которые кто-то поднимает, чтобы потом опустить, – сказал он, подняв свечу вверх по спиральной подставке, улыбнулся. – Спираль наших судеб в руках у кого-то могущественного. Неизвестно, кто из нас погаснет первым: я или маленькая Луиза, – опустил свечу вниз. – Марлен тоже была моложе меня. Но ее организм не смог справиться с лихорадкой, которую она подхватила, ухаживая за рабами. Я предупреждал Марлен, что ее доброта сыграет с ней однажды злую шутку. Нельзя относиться к рабам, как к детям, чтобы они не возомнили себя господами. Но, она меня не послушала. Она убедилась в правоте моих слов только тогда, когда я отправил ее жить вместе с ними. Бедные, измученные работой негры отвернулись от своей госпожи. Она им стала не нужна, не интересна. Ее жизнь угасла, как свеча, а рабы вместе с ней умирать не желали. Они оставили ее один на один со смертью, разбежались… – Ферстель опустил свечу ниже. – В тот момент я простил ее, забрал в дом, но было уже поздно, – вздохнул. – Три дня мы боролись за жизнь Марлен, делали все, что можно, но… – погасил свечу. – Я сожалею, Марлен, о том, что ты так рано покинула этот мир… Я рад, что успел повиниться пред тобой и получить твое прощение. Ты обещала замолвить за меня словечко там, на небесах… – зажег свечу, поднял ее до середины. – После похорон я долго тосковал по тебе, Марлен. Долго. Но жизнь взяла свое. Радость вновь вернулась ко мне в облике креолки Иссидоры, – поднял свечу вверх, улыбнулся. – Иссидора в отличии от тебя, Марлен, была огненной тигрицей. В ее объятиях я забыл о своем горе. Печали мои исчезли, словно их никогда и не было. Жизнь моя стала другой. Иссидора растормошила меня, заставила поменять отношение к рабам. С ее появлением дела на плантации пошли в гору с такой стремительностью, что я забыл обо всем на свете. В какой-то момент я возомнил себя властелином мира, который получает от жизни все, что захочет. Мои желания исполнялись молниеносно. Утром я говорил: хорошо бы… А вечером у меня это было в руках. Но… – опустил свечу на несколько витков вниз. – Все прекрасное, как и все плохое, недолговечно. Гром грянул неожиданно. Иссидора пришла в кабинет, выпятила вперед живот и заявила, что у нас будет ребенок. Ребенок? Зачем? Кто позволил? Бог? Я не просил его о такой милости. Ты просила? Так сама со всем этим и разбирайся. Я не желаю делить свою власть ни с кем. Убирайся… Она упала мне в ноги с криком:

– Не прогоняй нас! – и чуть глуше. – Позволь малышу появиться на свет здесь, чтобы…

Я не дал ей договорить. Бросил на пол неполный кошелек, сказал резко:

– Убирайся немедленно…

Она поднялась, выпрямила спину, смерила меня таким злым взглядом, что я онемел, и ушла в ночь, громко хлопнув дверью… Громко хлопнув… Этот звук до сих пор стоит в моих ушах, хотя прошло достаточно времени, чтобы обо всем забыть, – погасил свечу. – Закончилась еще одна история… Еще одна свеча погасла по моей вине… Хотя, – улыбнулся, зажег свечу. – Иссидора жива и здорова. Мне ничего не стоит ее разыскать. Но я намеренно этого не делаю. Не скрою, мне интересно узнать, какой цвет кожи у ее ребенка. Скорее всего темный. Креольская кровь сильнее европейской. Сильнее намного… – поднял свечу вверх. – Госпожа Луиза Ферстель живет в моем доме чуть больше трех лет. Хочу ли я появления наследника? Да. Почему? Потому что тогда не Луиза, а он станет обладателем всего, что останется ему в наследство от меня. Да! – потер руки. – Да, да, да, моя милая девочка, пора вспомнить, для чего ты родилась на свет, для чего приехала сюда. А, если ты не знаешь, то я напомню тебе. Твоя миссия заключается в том, чтобы выносить и родить моего ребенка. Ты должна родить мне сына. Сына!!! – хмыкнул. – Сейчас, когда мы на грани банкротства мысль о ребенке кажется мне непростительной глупостью. Но… Я верю, что ситуация может в любой момент измениться. Не зря же я сегодня вспомнил про Иссидору. Пора еще раз поменять свое отношение к африканцам, живущим на плантации. Дав им больше свободы, я получу больше прибыли. Нужно забыть слово «рабы», заменить его словом «слуги». Все мои слуги получат вознаграждение за хороший труд, но вначале они должны будут как следует потрудиться, – улыбнулся, поднял свечу вверх. – Жизнь продолжается, господин Ферстель. Вы станете вновь властелином мира, не сомневайтесь! – распахнул дверь, крикнул: