Дато Турашвили - Побег из СССР

А когда и надежда умерла, появился могильщик.

Под конец родители поняли, что лучше знать правду, даже самую страшную, знать, где их дети, – даже если они мертвы. И когда могильщик пришел, Нателла Мачавариани сразу догадалась, что этот человек что-то знает, знает больше, чем те, кто приходил к ней с нашептываниями. Она почувствовала, что именно этот человек будет могильщиком их надежд.

Их было немного, шли они скрытно: несмотря на то что секретаря тогдашнего ЦК уже называли Президентом (Гиорги вместо Эдуарда), на самом деле это был именно он – тот, который лучше всех знал, кто и когда был убит, но все же хранил молчание.

Шли тихо, было холодно, но женщин не пугали ни холод, ни сырая земля, которую они копали бы вместе с мужчинами, если бы те не отказались от их помощи. Шел дождь, иногда он прекращался, но земля давно уже превратилась в вязкое месиво, и вплоть до самого последнего момента на том бесконечном поле слышалось учащенное мужское дыхание.

Женщины не боялись, но Нателла Мачавариани все же была поражена точностью могильщика и старалась запомнить его лицо, но это было невозможно, ведь у могильщика действительно не было лица. Поле же и вправду было бесконечным – бескрайнее кладбище, где под покровом ночи хоронили вынесенные из города трупы. Людей, которых десятилетиями расстреливала советская власть, хоронили безымянно, без гроба, без могилы. Грузины называют гроб «сасахле» – дворец, – для того чтобы смерть казалась легче, но тех, кого расстреливала советская власть, хоронили без гробов. Поэтому даже сам могильщик удивился, когда послышался звук удара холодной лопаты (наконец-то!) по гробу, и только тогда он вспомнил, что этот был исключением – его опустили в яму в гробу, и теперь уже могильщик более уверенно повторил ту фразу, из-за которой все они сейчас были здесь. Он точно знал место, где был погребен Гега Кобахидзе.

Гроб был металлическим, а не деревянным (как положено), и при этом звуке Мише Кобахидзе стало плохо. Так плохо, что женщины решили дать ему воды, но воду не нашли, и жилья поблизости не было. Более того – вдруг никто не смог вспомнить, откуда, с какой стороны они пришли и где дорога, по которой они сюда добирались. Когда они шли из Тбилиси, все, не сговариваясь, старались запомнить дорогу, но как только раздался этот звук, дорога исчезла, и они оказались в незнакомом городе, в городе, который, как оказалось, существовал здесь же, совсем рядом с Тбилиси, с 1921 года. Это был подземный город. Сверху его скрывали полевые цветы, а внизу он таил новейшую историю Тбилиси и Грузии. Это поле скрывало историю Грузии XX века – в это подземное царство чаще всего попадали прямо из подвалов. Здесь покоились те, кому советская власть при жизни не подала бы воды, а мертвым вода уже не нужна. Поэтому никто не догадался (и сейчас не помнят), откуда, когда Мише Кобахидзе стало плохо, могильщик принес воду (жилья-то поблизости не было!), и всего несколько секунд оставалось до того момента, как поднимут крышку гроба. Они все же пропустили этот момент, хотя, кто знает, сколько раз представляли себе эту последнюю секунду родители Геги Кобахидзе. Гроб вскрыли остальные. Натия Мегрелишвили сразу же опознала покойника, но это был не Гега.

Но до того, как нашли гроб, в дождливую ночь 1999 года, когда на огромном, привольно раскинувшемся поле, где ничего не указывало на то, что здесь вообще кто-нибудь может быть похоронен, несколько человек с напряженными, взволнованными лицами копали землю, тот человек со странным лицом, в ответ на молчание Нателлы Мачавариани, громко сказал:

– Это то место, я точно помню.

– Уже пятнадцать лет прошло, – сказал кто-то.

– Здесь могила Геги, я помню точно.

Мужчины молча продолжили копать, и в тишине до тех пор слышалось их учащенное дыхание, пока одна из лопат не ударилась о гроб. При этом звуке все замерли, но лишь на секунду, и продолжили копать, потом подняли гроб наверх и поставили на край свежевырытой яма.

Когда мужчины подняли крышку, женщина быстро повернулась и стала ждать их реакции. Мужчины же озадаченно смотрели на труп, который после стольких лет опознать было сложно. И тогда Натиа Мегрелишвили, хотя и тихо, но уверенно сказала:

– Это не Гега.

Эка Чихладзе и представить не могла, что ей когда-либо придется вновь увидеть Сосо Церетели, на котором и через пятнадцать лет все еще были те джинсы, которые она запомнила с их последней встречи за несколько дней до угона самолета…

А пятнадцать лет назад, 18 ноября 1983 года, в открытой двери неудачно угнанного и приземлившегося в аэропорту Тбилиси самолета, в ожидании страшного финала, стояла молодая женщина с лимонкой в руках, и на ее лицо капал дождь.

Как раз для того, чтобы ускорить неизбежный финал, и стояла Тина с гранатой у входа в самолет – для того чтобы власти наконец решились сделать то, что собирались. Мучения людей в самолете затянулись настолько, что они только и мечтали, чтобы все поскорее закончилось: и те, кто наблюдал за событиями снаружи, и те, кто сидел внутри. Хотя в этом изрешеченном пулями самолете сидели не все – среди пассажиров и членов экипажа были погибшие, тела некоторых из них так и остались лежать у выхода из салона. Там были и раненые – тишину салона разрывали их стоны, а кто-то шепотом умолял Тину не взрывать гранату. Тина долго не отвечала, но потом все же ответила, скорее для себя и как бы со странным сожалением:

– Успокойтесь, она не настоящая.

Но и после этого на лице женщины, что просила, так же как и на лицах остальных, все еще оставался ужас, а Тина искала взглядом самое главное и дорогое лицо. Нашла, но лишь на секунду заглянула в глаза Геги.

Их взгляды встретились всего на одну секунду, потому что именно в этот момент расположившийся над их головами спецназ начал штурм, и салон наполнился белым дымом…

Она с самого детства была красавицей, нравилась мальчикам – всюду, куда бы она ни шла, они старались произвести на нее впечатление: в школе, на рисовании, на английском.

Но когда она выросла, все это начало ее раздражать: Тине казалось, что ее красота интересует парней гораздо больше, чем ее творчество, которое она считала более интересным, чем свою внешность.

Тина думала, что ее душа гораздо интересней, глубже, чем ее внешняя красота, но парни этого не замечали. Возможно, как раз из-за этого она так никого и не полюбила до знакомства с Гегой.

Тина уже была студенткой Академии художеств, когда Гега где-то случайно увидел ее рисунок и разузнал номер телефона автора. У автора того рисунка оказался такой голос, что, казалось, ее обладательница поверила бы всему, что бы ни сказал ей Гега, а Гега сказал, что ему очень понравился рисунок, он хотел бы познакомиться с автором, но хочет сразу сказать Тине, что он инвалид. Гега потом долго не мог понять, почему он тогда так зло пошутил, но ответ Тины его просто ошеломил: