Владислав Сосновский - Ворожей (сборник)

– Предупредил, – сказал я, но что-то остро кольнуло меня в сердце. – Оповестил, мол, несколько дней меня не будет. Отлучаюсь по делам.

– Ладно, я за ей пригляжу на всякий случай, – пообещал Север. – А ты отдыхай. Пиши себе на здоровье. Руки-то, небось, соскучились? Да и в уме тоже какая-нибудь интересная каша уже закипает. А, Олег? – улыбнулся Север.

Я обнял его, просто не зная, как благодарить иначе.

Мы недурно позавтракали печеной картошкой, рыбой и солеными огурцами, появившимися в свое время из рюкзака Севера Ивановича. Затем он икнул, хлопнул себя по ляжкам, символизируя, видимо, морской порядок и стал собираться в обратный путь. Провожать себя Север запретил. Он хоть и отчаянный был моряк, но осторожный.

– Послезавтра загляну. К вечеру. Побалакаем, – пообещал Север и скрылся на выходе, в чаще кустарника.

Я взял карабин, осмотрел его, вдавил обойму из десяти патронов и, загнав один в патронник, поставил оружие на предохранитель. Затем спрятал карабин в удобное для возможной опасности место. Потом достал из походной сумки толстую записную книжку, куда уже давно привык записывать разные мудрые мысли, изречения великих и скромные собственные заметки. Подсел ближе к лампе и открыл свой кондуит на первой странице. Неведомо, когда, в какие далекие годы, моей рукой там было начертано: «Великая Родина, все духовные сокровища твои, все неизреченные красоты твои, всю твою неисчерпаемость во всех просторах и вершинах – мы будем оборонять. И не только в праздничный день, но в каждодневных трудах мы приложим мысль ко всему, что творим о Родине, о ее счастье, о ее преуспеянии» (Художник, поэт, публицист, археолог, философ, директор художественной школы – Николай Константинович Рерих).

– Да, – сказал я. – Будем оборонять.

И подумал, что три дня терпения – не пять лет Великой Отечественной. Нужно ждать. Просто ждать и дождаться.

Но я не дождался. Вернее сказать, не вытерпел смотреть на мигающий язычок огня в лампе, как на красную бабочку, прилетевшую в «Таверну» из другого мира.

Я пробрался сквозь кустарник и очутился лицом к лицу с Его Величеством Океаном. Свежая струя ветра, словно одна из незримых рук окружающего мира, теребила мои волосы. Океан в этот день был тих, покоен и молчалив. Синий лик его, будто в зеркале, отражался в безоблачном небе. Неожиданно я вспомнил, что такое же ясное синее небо было в то теплое утро, когда мы с Максом, моим старым другом, художником, проснулись на соседних деревянных лавочках в парке Подмосковного города Жуковского.

Первое, что я увидел над собой, расплющив глаза, было что-то фиолетовое, тонко пахнущее, свисавшее прямо на глаза. Это была ветка набухшей, но еще не распустившейся полностью сирени.

Стоял май. Прекрасный май недавней, казалось, юности. В конце аллеи уже висело румяное солнце, золотя бездонный купол небес и коротенькую, мушкетерскую бородку Игоря.

– Просыпайся, Максютин, – сказал я. – Мир полон красок, а твои кисточки мокнут, как приговоренные, где-то на столе и тоскуют по работе.

– Какая работа, – тяжело сказал Макс, не открывая глаз. – Сейчас нужно либо пиво, либо путешествие. Мы, помнится, собирались вчера к твоему институтскому товарищу в Кишинев. Он выпускает книгу стихов, но кто, кроме меня, ее проиллюстрирует? С другими картинками это уже будет другой Виктор Чудин. Он у меня, можно сказать, вырос на руках. Я, может быть, его, если хочешь знать, грудями кормил.

– Так чего же ты лежишь?

– Вспоминаю и думаю.

– Что вспоминаешь?

– Как заехал вчера к тебе. Как отмечали мы в парке всю ночь исключительный факт принятия меня в Союз Художников. Гитару твою вспоминаю. Песни. Клево было.

– А думаешь о чем?

Макс наконец открыл глаза.

– Думаю?.. – Он помедлил с ответом. – Думаю о том, где можно в пять утра взять денег на бензин?

– Ну и где же?

Макс рывком поднялся и встал на ноги.

– Решили ехать – надо ехать. Ничего нельзя откладывать на потом. Потом – вещь очень зыбкая. И хрупкая, как спичечный домик. Дунешь – и нет его.

– Ты посмотри на себя, – сказал я, улыбаясь.

– Что такое? – спросил Игорь, оглядывая слегка помятую одежду.

– Ты весь блещешь и сияешь. В тебе еще искрится вчерашнее «Шампанское».

– Пошли, – твердо сказал Макс. – Есть одна идея.

На углу улицы мы остановились у телефонной будки.

Макс набрал номер. Трубку долго не поднимали. Игорь терпеливо ждал. Наконец, сонный женский голос проговорил:

– Господи! Пять утра. Кто это?

Было хорошо слышно, потому что пустынные улицы еще спали, досматривая последние сны.

– Таня, – сказал Макс, – положи руку на сердце и скажи честно, не кривя душой: ты – художница?

– Ты паразит, Макс, – с жестяным шелестом прозвучало в трубке. – Таких паразитов еще поискать.

– Танюша, – спокойно, врастяжку проговорил Игорь. – Я тебя в предпоследний раз спрашиваю: ты – художница?

– Художница! Художница! – как на пытке закричала подружка Макса. – А ты, наверное, пьян, если звонишь в такую дикую рань.

– Я совершенно трезв, Татьяна, – сказал Макс. – Просто я приглашаю тебя в путешествие до Кишинева и обратно на моем чудесном «Кадиллаке» марки «Жигули». Отечественное производство. Лучший в мире автомобиль. Такое предложение бывает раз в жизни. Это, представь себе, больше, чем банально – позвать тебя, например, замуж. Прокатиться просто так через пол страны… Кому сказать – не поверят. Короче, одеваешься мухой, берешь денег на всю поездку, потому что мы пропились со всем Союзом Художников вдрызг. Потом сочтемся. Через пять минут мы с Олегом ждем тебя у подъезда. Машина уже подана. Поняла?

– Поняла, – уже спокойнее ответила Таня.

Мы выбрались из телефонной будки. Закурили. Машина, на которую Игорь имел доверенность от отца, уехавшего в санаторий, действительно была уже подана, так как никуда и не отбывала с того места, куда Макс по-джентельменски доставил вчера вечером Таню после праздника домой.

– Эй вы, обормоты, привет! – раздался радостный голос откуда-то сверху.

Мы задрали головы. Облокотившись на перила балкона второго этажа, стояла Таня в ночной рубашке – сияющая, облитая весенним солнцем.

– Спускайся, ангел, – сказал Макс. – Крайне мало времени. К тому же у нас болят две головы, и нам нужно движение, чтобы их насквозь продуть и освежить.

Таня сладко и пружинисто потянулась, подняв руки вверх, так, что нам стали видны ее голубые трусики, и скрылась в комнате.

– М-да, – сказал Макс. – Путешествие начинается.

Через пару минут Таня вышла из подъезда в джинсах и белой пушистой кофточке. В руке она держала небольшую дорожную сумку. Сунув Максу кошелек, Таня открыла заднюю дверь и рухнула на сидение.

– Езжайте. Я буду досыпать. Пока ничего интересного не предвидится. Выберетесь на трассу, разбудите.