Нина Нефедова - В стране моего детства

Надя деловито слезла с печи, оделась и пошла в школу доложить маме о случившемся. Шел урок. Надя долго переминалась с ноги на ногу, пока мама не заметила ее и не спросила:

– Надя, что тебе?

– А Лелька с печки упала…

Мама, как была в одном платье, без пальто бросилась домой. Весь гнев мамы обрушился на меня, на старшую. Мама отшлепала меня и выпроводила за дверь:

– Уходи! Мне не нужна такая дочь…

Я вышла во двор. Куда пойти? Кому я нужна, если даже мама отказалась от меня? Пошла под сарай, залезла в кошеву, зарылась в сено и долго плакала, растравляя себя картиной собственных похорон: «Вот простужусь, заболею, умру. И мама будет жалеть…»

Плакала, пока не уснула. А в доме между тем начался переполох: «Куда исчезла Нина?». Обегали всю деревню в поисках. Няня высказала даже предположение: уж не бросилась ли я в прорубь? Меня нашли, извлекли из сена, притащили в дом, растерли денатуратом, посадили на печь отогреваться. И с досады, что я причинила столько волнений, мама вновь наказала меня. Передо мною была поставлена чашка с водою, положен кусок хлеба.

– Вот твоя еда! Будешь сидеть на одном хлебе и воде, пока не поумнеешь!

Весь остаток дня я провела на печи грустная, не притрагиваясь к пище. Но вечером, когда семья села ужинать и до меня донесся запах жареной баранины с картошкой, а на сладкое был разрезан арбуз, я не выдержала и разрыдалась:

– Мамочка, прости меня… Я так хочу есть…

Мама заплакала, бросилась ко мне, стащила меня с печи и принялась целовать.

Остаток вечера я была счастлива: все любили меня, старались предупредить малейшее мое желание и обращались со мной так бережно, точно я была хрустальная.

Трудно понять, как мама мягкая, сердечная женщина, чистая, благородная могла наказать меня столь жестоко? Вероятно, виной тому был тот панический ужас, который охватывал ее, когда кто-нибудь из детей падал. Ей всегда казалось, что у ребенка неминуемо вырастет горб. И Леля, упавшая с печи, в глазах мамы была уже обреченной. К счастью, все обошлось благополучно, сестра отделалась шишкой на лбу.

Тем не менее, каждый раз, когда кто-нибудь из малышей по недосмотру падал с кровати или со стула, мама впадала в панику и тащила ребенка к доктору, который однажды сказал ей:

– Голубушка! Горбу не так просто вырасти. Для этого нужны предпосылки, туберкулез, например. А ваш малыш здоров. А что касается удара головкой, так у ребенка она как мяч, никакое сотрясение мозга не угрожает…

Если бы в тот злополучный день, когда Леля упала с печи, отец был дома, а не уехал бы инспектировать соседнюю школу, вероятно, все обошлось бы иначе, я не была бы наказана.

Деревушка, в которой мы тогда жили, запомнилась еще тем, что дом наш стоял у самой околицы. Достаточно было выйти за ворота, пересечь небольшое поле, чтобы оказаться в лесу, где полно было морошки. Красными бусинками она алела в пожухлой траве, и мы рвали ее, составляя букеты. Деревушка растянулась вдоль речки Татарки и сама носила странное название «Черти». В конце ее жили четыре брата. Один сдавал свой дом под школу, второй брат содержал квартиру для учительши, третий – занимался торговлей, имея небольшую лавочку, пристройку к дому, у него всегда можно было купить, даже зимой, арбуз. Четвертый, старший брат, занимался хлебопашеством. Он любил прихвастнуть, говоря, что его семья, кстати, небольшая, состоявшая из жены и двух теток, ест хлеб двенадцатилетней давности. И свысока посматривал на братьев, которые с большими семьями перебивались на «новине».

– Ну, Алешка еще имеет кое-какой навар от своей торговлишки! А вы? Много вы имеете доходу, сдавая избы под школу да под фатеру?

Братья молчали, курили и молча же затаптывали на полу окурки. Они знали, что без помощи брата не обойтись. В страду опять придется гнать своих баб к нему на поденщину, авось зерна отсыплет. Запомнилась злая фраза отца:

– Братья, люблю с них брать я…

Отец в тот год мало бывал с нами, его увлекла постройка Одуйской школы, строилась она по его чертежам, и ему хотелось, чтобы строители строго следовали им. Вот почему свое присутствие на строительстве он считал необходимым. А нам было тоскливо без отца. Мама грустила, она подолгу, не мигая, смотрела на тусклый огонь керосиновой лампы или, закутавшись в теплый платок, лежала на кровати. Ужином нас кормила няня, спрашивала и у мамы:

– Может, и вы поедите немного?

– Не хочется, – отвечала мама, и няня убирала со стола.

Зато как в доме оживало все с приездом отца. Еще утром в постели, спросонья, мы слышали радостный голос мамы, бодрый голос отца, рассказывавший о том, как, возвращаясь ночью с Одуя по пруду, он чуть было не угодил в полынью, правда, изрядно промочил ноги…

– Но ты хоть сразу переобулся? – с тревогой спрашивала мама.

Отец входил к нам в спальню, холодными с мороза пальцами щекотал нам шеи, мы визжали от восторга, натягивали на себя одеяла, но отец командовал «подъем», и мы быстро одевались, чтобы успеть к столу. А за столом нас уже ждал какой-нибудь сюрприз, гостинец. Отец привозил то нежнейшей вкуснейшей ветчины, то голландского сыра. Последний он почему-то обязательно резал на мелкие, мелкие кубики и высыпал на стол и, глядя на нас, смеясь, зазывал:

– Цып, цып, цып!

В детстве я редко болела в противоположность Наде, которую постоянно мучили ангины, бронхиты, а то и воспаление легких, но если уж я заболевала, то всерьез и надолго. В III классе я заполучила скарлатину. Накануне заболевания в субботу, после бани мы много дурачились, рядились с Надей в длинные бабушкины юбки, из распущенных, еще влажных волос сооружали замысловатые прически, словом, «представляли» театр.

Нашими зрителями были младшие сестры и брат, который был еще совсем маленьким и сидел у няни на коленях. Мы вволю повеселились, пока сверху не спустилась мама и не прогнала нас спать.

Наутро я проснулась вялая, с головной болью, термометр показал небольшую температуру, и мне разрешили не вставать. Весь день я провалялась с книгой в постели. К вечеру температура повысилась до 38 градусов, меня вырвало, а в понедельник я проснулась вся покрытая красной сыпью. Перепуганные родители повезли меня за десять верст в больницу. Был осенний слякотный день, сверху моросил дождь, под колесами визжала в колеях галька, мне почему-то особенно тягостно было слышать этот визг, хотелось заткнуть уши и спать, спать. Но ко мне в лицо то и дело заглядывала мама. Она держала надо мной зонт и все боялась, что капли дождя с зонта упадут на меня. Отец, сидя на козлах, погонял лошадь и, оглядываясь, с тревогой смотрел на нас.

В больнице старик доктор посмотрел сыпь на моем теле, заглянул в горло и тут же поставил диагноз: