Фарид Нагим - Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви

Не знаю, когда меня выпишут из больницы и когда восстановится моё здоровье, но теперь я чётко знаю, как мне следует жить.

Когда я проснулся, палату заливал солнечный свет. Несмотря на то что я был в гипсе и неподвижен, на душе было невероятное чувство свежести и лёгкости. Я понимал, что теперь в моей жизни всё изменится.

В коридоре послышались шаги, дверь открылась, и в палату вошла какая-то женщина.

– Добрый день, меня зовут Юлия, я сиделка, я буду за вами ухаживать, – сказала она и улыбнулась.

После этой фразы во мне поднялось возмущение. Эта женщина своим приходом напоминала о том, что Марина как бы откупилась от меня тем, что её наняла, в первую секунду хотелось крикнуть «Не нужно мне никакой сиделки!», но я себя сдержал, потому что она была ни в чём не виновата. К тому же за мной ухаживать больше некому.

Когда во мне улеглись эмоции, я обратил внимание на то, что её голос показался смутно знакомым. Я начал внимательно её рассматривать и обомлел.

– Юля?.. – удивлённо проговорил я. – Это ты, что ли?!

– Андрей? – всмотрелась она, в свою очередь, в меня.

Она внимательно разглядывала моё лицо. Неудивительно, что она не узнала меня сразу, как только вошла, ведь мы не виделись почти лет тридцать. К тому же хоть я себя ещё и не видел в зеркало, но могу предположить, что выгляжу сейчас устрашающе.

– Андрей… – подтвердил я. – Я тебя уже сто лет не видел…

– И я тебя тоже… – обескураженно сказала она. – Вы же переехали в другой район, когда мы учились в десятом классе… Двадцать семь лет назад… С тех пор ни разу и не виделись…

Между нами повисло молчание. Вернее, повисли годы – в эти секунды каждый из нас осознавал эту цифру – двадцать семь лет. Каждый залпом, за одно мгновение вспоминал свою жизнь, события, которые случились за эти годы. Когда мы виделись последний раз, в то время были цветущими и юными, а сейчас нам уже за сорок.

Мы с Юлей жили в одном дворе. С самого детства она отличалась от всех детей: была рослая, нескладная, а своей тяжёлой, мешковатой походкой была похожа на медведицу. Мы так её и дразнили – Большая Медведица. Она очень мало общалась со сверстниками, всегда нас сторонилась, но зато очень любила стариков, и чем старик был несчастнее, тем больше она его любила. Впрочем, любила она не только стариков, но и вообще всех одиноких, незащищённых и больных – как людей, так и животных. Она была необычайно жалостливым человеком. После школы Юля мчалась то к одной старушке, то к другой, помогала убирать в доме и делать покупки. В те глупые юные годы нам это казалось смешным и мы жестоко над ней насмехались, особенно же нас веселило, когда нам удавалось довести Большую Медведицу до слёз – день тогда был прожит не зря.

А однажды мы с друзьями её окружили, выхватили пакет, который она несла очередной старушке, и бросили его на землю. В пакете что-то разбилось, и из него потекло по асфальту молоко. Юля, эта огромная Юля, разрыдалась, а мы ликовали. Из её глаз текли крупные слёзы. Зачинщиком той сцены был я, и я никогда не забуду взгляд, который она ко мне обратила, – это был потрясённый и разочарованный взгляд. Но он, этот взгляд, ещё больше развеселил меня, мне казалось очень смешным, что мы довели её до такого состояния. Особую пикантность этому добавляло то, что все знали, что я ей нравлюсь, и мне казалось, что это очень круто – на глазах у моих дружков довести до слёз девушку, которой я нравился. Это как будто прибавляло мне веса. Естественно, мне Большая Медведица не нравилась. Как она могла мне нравиться? За мной бегали по-настоящему красивые девчонки, а не такие медведи! Вскоре мы переехали в другой район, и я больше никогда её не видел.

Н-да, хорошее же впечатление я оставил после себя на последующие тридцать лет!

И вот сейчас, находясь в больничной палате, мы молча смотрели друг на друга, и, очевидно, оба вспоминали ту бутылку молока.

Глядя на неё, я вдруг осознал, что все эти почти три десятка лет ни разу о ней не вспоминал. Это ж насколько огрубела моя душа, что я обидел человека и ни разу об этом не вспомнил!

Кроме того, сейчас стало предельно ясно то, чего в юности мы не понимали: Юля находила своё утешение в стариках, наверное, не только потому, что сильно хотела с ними общаться, а потому, что общаться ей было больше не с кем, ведь мы постоянно её унижали.

И тут меня как громом ударила мысль: это что получается, прошло уже тридцать лет, а Юля по-прежнему помогает людям?..

– А ты совсем не изменилась… – пробормотал я. – Всё так же возишься с больными и обездоленными…

– Ну надо же кому-то с вами возиться… – улыбнулась Юля и тут же смутилась: – Извини, я не то имела в виду… Я не хотела сказать, что за тобой некому ухаживать, меня ведь наняла та женщина, значит, у тебя есть близкие. Это кто, твоя жена?

– Нет, просто знакомая… Я не женат.

Внезапно я заметил, что после этих слов Юля как-то странно смутилась, опустила глаза и стала нервно поправлять занавески.

«Подожди-ка… – закралась в мою голову мысль. – А что, если она до сих пор…»

После осознания этого факта я по-новому взглянул на неё.

Да быть такого не может.

Или может?..

– Я буду находиться с тобой с девяти утра до шести вечера. Потом буду уходить домой и снова приходить утром.

Приходить… Она будет ко мне приходить.

Теперь мне понятно, что испытывали те старики, к которым она ходила в детстве и за которых мы её высмеивали. Как они радовались тому, что к ним кто-то приходит… Это так хорошо, когда есть кому к тебе приходить…

На Юле был надет обычный лёгкий свитер с горлом, поверх него белый халат. Со временем её фигура как-то выровнялась, стала более женственной, но, однако, она по-прежнему напоминала медведицу… Но только сейчас мне почему-то уже не было из-за этого смешно. Наоборот, стало как-то тепло и уютно. Она не такая, как Марина… Она настоящая…

Я вспомнил вчерашний приход Марины сюда – её искрящуюся внешность, плотный запах духов, цоканье шпилек. Марина искусственная. А Юля живая…

– Если ты не против, эту тумбочку я поставлю сюда, так мне будет удобнее… – бормотала Юля, подстраивая интерьер палаты под свою работу.

Она с лёгкостью подняла тумбочку и перенесла её в другую сторону.

– Ничего себе! – изумился я.

– Я столько стариков на себе перетаскала, что какая-то тумбочка для меня как пушинка… – улыбнулась Юля.

– Ты таскаешь на себе стариков? – почему-то мне стало весело, но не с издёвкой, а просто весело.

Она рассмеялась.

– Да. Вот так взваливаю на свою спину и тащу… Некоторые же из них инвалиды…

И Юля начала с упоением рассказывать о пациентах, которые прошли через её могучие руки. Она была настолько увлечена своим рассказом, что её глаза горели, она разрумянилась, её волосы как-то удачно легли на плечи, и в этот момент она показалась мне по-настоящему прекрасной женщиной… Во время рассказа она отработанными мастерскими движениями поправляла простыню на моей постели, обрабатывала мои раны на лице, заботливо поправляла ногу в гипсе, висевшую на растяжке… Было заметно, что всё это очень ей нравится и совершенно не в тягость, и чем больше я на неё смотрел и слушал, тем сильнее во мне стало появляться неведомое прежде чувство. Глядя на неё, на эту женщину, которая таскает на себе стариков и с лёгкостью передвигает тумбочки, я впервые в жизни ощутил, что мне очень хотелось бы провести с кем-то всю свою жизнь, и не просто с кем-то, а именно с ней, со странной Юлей, которая с детства была одинокой и которая благодаря тому, что познала боль одиночества, наверное, никогда не сделает одиноким другого человека…