Александр Цыпкин - О любви. Истории и рассказы

Мы вместе участвовали в конкурсе «Осенняя фея», который проводился в нашей сад/школе № 73.

А когда выяснилось, что я заняла первое место, то даже трудно было сказать, кто больше был рад моей победе – я или Артем. Именно на этом конкурсе впервые в жизни мальчик подарил мне цветы, и конечно же этот мальчик был Тема.

Родители были не против нашей взаимной симпатии, и, когда пришло время идти в школу, они отдали нас в один класс – так мы по-прежнему оставались неразлучны. Нас посадили за одну парту, на бальных танцах мы были парой – одним словом, мы были не разлей вода. Но, видно, нашей детской привязанности и крепкой дружбе не было суждено продолжаться долго: наша любовь закончилась, не успев начаться, не потому, что мы поссорились или надоели друг другу, а потому, что так было начертано на небесах, куда и упорхнула душа Артема: он сгорел в доме бабушки на Новый год вместе со всей семьей со стороны матери.

Остался в живых лишь его отец, который так и не смог смириться с потерей тех, кого любил. Он уехал из города, но перед отъездом этот поседевший и постаревший человек зашел к нам домой и подарил мне любимую игрушку Артема со словами: «Ему она больше не нужна. Думаю, он был бы рад, что она теперь у тебя». Это была собачка – далматин, которую когда-то ему подарила я.

Больше никогда я не видела отца Артема, но я его часто вспоминаю. И всегда он представляется мне седым и болезненным мужчиной, но радостным от того, что о его сыне будет вспоминать кто-то еще, кроме него.

Я помню о тебе – Артем Заиченко, и никогда не забуду! И сейчас, хотя с тех пор прошло много времени, образ этого мальчика так же четко встает в моей памяти и вызывает те же чистые и светлые воспоминания в моем сердце. Я любила его по-своему – как брата. И этой любви всегда будет место в моем сердце. Неважно, как ее назовут другие, важно, что для меня это чувство навсегда останется первым серьезным чувством к парню. Первым и самым светлым. И незабываемым.

На самом деле ее валял я, а ты оказался в пролете. Забыл? А я все помню. Наливай.

Короче, мы катались нас санках. Я, ты, Лена (нам по двенадцать) и Леночкин «аппендикс» – мелкая третьеклассница (ей девять). Катались, валялись, кувыркались часов пять-шесть подряд. Ну, знаешь, как в детстве бывает – любое дело чересчур – до обморока, до разбитой головы, до драки с кровопролитием.

От долгого кувыркания в снегу щеки Лены стали пунцовыми, а глаза – синее неба. Всякий раз, съезжая с горки «паровозиком», на сцепленных санках, мы заваливались в сугроб и образовывали кучу-малу. Барахтаясь в снегу, я все время устраивал Лене какую-нибудь пакость: хватал за ногу так, что она шлепалась, совал за шиворот горсть снега, снимал с ее ноги болоньевый сапог-луноход. Лена ругалась и хохотала. Орала сквозь смех: «Дурак!», «Совсем обалдел!», «Прекрати!», «Щас получишь!». Ее угрозы звучали как поощрение. Мои действия постепенно становились все наглее и изобретательнее. А ее крики и жалобы все более звонкими и громкими. Я смотрел на Лену и ничего не мог понять.

Понимаешь, я не врубался, зачем валяю Лену в снегу, и почему она позволяет мне это делать, почему не пытается звездарезнуть ногой «по переднему месту» или завопить на весь двор «Ма-ма!». В еще большем недоумении находилась третьеклассница. Она стояла и хлопала круглыми глазенками, будто попала на детский утренник с клоунами и фокусниками. Тебе тоже хотелось повалять Лену. Но я довольно грубо отталкивал тебя от своей веселой подружки. Хотя мы дружили с Леной всего-то несколько часов.

Помню, у меня кружилась голова. От чего? Хрен его знает. То ли от морозной мартовской свежести, то ли от алого смеха Лены, то ли от ее свежего румянца, то ли от вида неожиданно мелькнувшей в проеме между рейтузами и задравшейся курткой белой полоски девичьей поясницы. Я ничего не мог понять.

А потом раздался вопль: «Лена, домой!» И она ушла. Но напоследок обещала прийти на следующий день.

Не пришла. Видимо, мама не пустила. А во вторник не пришел я: музыкалка. В среду – дополнительные занятия по математике. В четверг – отчетный концерт. В пятницу – день рождения бабушки. В выходные – музей, спектакль, птичий рынок, генеральная уборка. Короче, ворох всяких неотложных дел.

И вот, года через три, я очутился в подвале соседнего дома. Мне сказали, что там собирается нормальный народ. Мне было страшно, но я пошел.

Там, на ящиках, сидела Лена и длинноволосый усатый парень. Даже не парень, а уже мужик. На ней была короткая шуба из «чебурашки». На ее скулах снова играл румянец, только уже не настоящий, а нарисованный. В ушах красовались чудовищного размера пластмассовые клипсы в виде фиолетовых кривых звезд. Глаза Лена обвела черной тушью, а на веки нанесла тени цвета морской волны, губы накрасила перламутрово-розовой помадой, волосы обесцветила, но у основания, у макушки, они уже были каштановыми, такими, какими должны быть на самом деле. Бедра ее обтянула взрослая кожаная мини-юбка, а ноги – колготки в крупную клетку, напоминающие невод.

Помню, Лена достала пачку «Явы явской», отвесила по дну коробочки щелбан и накрашенными губами вытянула сигарету, затем протянула пачку мне. Я принял угощение. Мы закурили.

Усатый предложил выпить. Я отказался, сказал, что у родителей нюх слишком чувствительный. Все, кроме меня, приложились к бутылке.

Короче, Лена что-то рассказала про свою непростую жизнь, про изгнание из школы, про грядущую учебу в ПТУ. Я слушал ее голос и не мог понять, как она оказалась в подвале рядом с бутылкой дешевого портвейна, возле этой облупленной железной кровати с порванным матрасом.

Усатый говорил, что недавно демобилизовался и хочет начать вываривать и продавать джинсы, потому что фарцевать у гостиницы у него не получилось – не позволили бандиты, захватившие все прибыльные точки района.

Одна его рука держала сигарету, а вторая, перекинутая через шею Лены, крутила горлышко зеленой бутылки. Лена о чем-то хмуро думала и раскачивалась из стороны в сторону. Я смотрел на нее и ничего не мог понять. Да вообще ни хрена в этом мире ничего не понятно. Наливай.

Странное дело. Сегодняшний семинар о работе с одаренными детьми во мне эти мхом заросшие воспоминания пробудил. Один выступающий говорил о том, как важно одаренным малолеткам развивать у себя коммуникативные навыки, а точнее, навыки так называемого «эффективного общения». А то, мол, у юных талантов с общением часто проблемы, поэтому их потенциал полностью не реализовывается, и как итог – благо Отечества в пролете. И вспомнился мне один эпизод из моей юности, когда мне так не хватило этих самых навыков.