Александр Цыпкин - О любви. Истории и рассказы

Выхода не было, и сил жить тоже не было. Я попросила Рафаила уехать. Мне уезжать было нельзя, у меня единственный путь к самостоятельности был – институт. И Рафаил уехал на юг в составе пропгруппы ЦК [3].

Я была как после болезни. Слушала лекции, начала общаться с товарищами. Ничего хорошего не ждала. Ни с кем ни слова о катастрофе. Вскоре пришла открытка. Рафаил писал, что, чем дальше уезжает, тем яснее ему становится, что в душе его живу я одна. А мне не легче от того, что его любовь ко мне не исчезла окончательно. Очень уж непрочно это счастье. Ясно, что боль, которую он мне причинил, никогда не пройдет…

А письма шли одно за другим. Он писал, что договорился с институтом о моем переводе, что мой отказ приехать для него значит полное банкротство в жизни. Прилетела отчаянная телеграмма о том, что он не может больше работать, теряет веру в себя, теряет ценность как коммунист и человек в собственных глазах. Единственный для него выход – уйти из жизни.

У меня не было к нему жалости, но я все взвесила, обдумала и решила, что он нужен сыну. А мне можно учиться и в другом месте. А верить и любить беззаветно, как раньше, необязательно.

В Днепропетровске Рафаил нас встретил, возбужденный, радостный. А у меня на сердце – пустота и горечь. Он настаивал на втором ребенке, надеясь, что прежняя атмосфера любви и доверия в семье восстановится. Второго августа 1926 года родилась наша Галочка. Но, увы! Моя боль не исчезла, недоверие и ревность продолжали отравлять мне душу.

К нам приходили товарищи Рафаила по работе. С одним из них, Петром Ветровым, я с азартом сражалась в шахматы. Это был складный брюнет с карими глазами. Когда он волновался, у него раздувались ноздри, как у лошади. К большой моей радости, я почувствовала к нему влечение, но не показывала виду.

Осенью 1928 года меня попросили поехать в Павлодарский район на хлебозаготовки. При переезде через Днепр лед треснул, и кибитка провалилась. Мне удалось выкарабкаться и позвать мужиков из деревни на помощь, чтобы вытащили лошадь. В тот же вечер я выступала перед крестьянами. Через день меня привезли в село, где квартировал Ветров. На мое выступление собралось много народу. Я рассказывала, как трудно и голодно в городе жить и работать, говорила сердечно, доверительно, и Ветров сказал мне, что народ остался доволен. После ужина я попросила постелить мне на печке. Ветров подошел и сказал, что любит меня. Значит, судьба! Я ничего не предпринимала, чтобы оказаться здесь, положилась на судьбу, и она привела меня сюда, где наши дороги сошлись.

Наутро я уехала, несмотря на просьбы Ветрова остаться хоть ненадолго. Был великолепный зимний многоснежный день. На душе полный покой. Домой я вернулась другим человеком. Никогда больше не ревновала.

Что за сопливая погода? Солнце зарылось в тучи и дрыхнет там в свое удовольствие – раз; дождь, как ошалелый, бьется в окно – два; да еще и смешивается с черным снегом, вылетающим из-под колес проезжавших внизу машин, – три. Вот куда в такую погоду идти?.. Все каникулы насмарку! И еще Интернет отключили! Тоска и безнадега, одним словом.

За спиной послышался щелчок открываемой двери:

– Как я люблю твою комнатку. Такая уютненькая, такая светлая!

– Да, бабуль, особенно сейчас – такая светленькая! – хмыкнула я, кивая на унылую погоду за окном.

Оборачиваюсь к ней, а она улыбается, шаркая темно-синими тапочками к моей кровати.

– Я у тебя тут полежу, а потом домой поеду, – зевает она.

– Конечно, лежи. Подложи Петра Петровича под голову, – говорю, подталкивая к ней облезлого, но все еще мягкого игрушечного петуха.

– Зачем? Мне и так хорошо, – отвечает она поспешно.

Так я ей и поверила! Но спорить – себе дороже.

– Я тебя отвлекать не буду, ты занимайся чем занималась, – продолжила она.

– Да ничем я не занимаюсь! – С досады я крутанулась на стуле слишком сильно и чуть было не шмякнулась на пол.

– Как ничем? А уроки?

– Ба, ну каникулы же!

В тишине недолгого молчания меня посетила идея:

– Бабуль, расскажи что-нибудь.

А что? Бабушка много чего знает. Есть у нее такие истории, после которых как ненормальный ходишь и дня три смеешься.

– Рассказать… Хорошо. Расскажу тебе одну историю.

– Давай!

– Значит, жила была девочка. И однажды…

– Подожди, бабуль. А как ее хоть звали?

– Кого? – Бабушка недоуменно посмотрела на меня.

– Девочку.

– Да разве это важно?

– Ну извини! А как к ней обращаться-то будут? Эй, ну ты, слева от второй березы, считая от куста?

– Ох, язык твой, – вздыхает бабушка, посмеиваясь. – Ладно, пусть ее звали Валя.

Я хмыкнула: Валя так Валя.

– Так вот, жила девочка эта…

Валя устало брела по тропинке, заросшей лопухами и высоким репейником. Ведра, полные воды, с каждым шагом тяжелели, словно насмехаясь. Жара. Засуха. Голод. И много работы. Девочка в свои десять лет прекрасно знала, что это такое. Но вот вдали показалась деревенька с бедными хатками и покосившимися заборами. Навстречу девочке выскочил худой Барбос, из последних сил виляющий хвостом.

– Держи, блохастый, – Валя поставила ведра на землю, и пес бросился лакать прохладную воду. – Все, хватит с тебя, – забрала девочка ведро. – А то другим не достанется.

Барбос жалобно заскулил, но Валя уже продолжила путь.

Вскоре она подошла к деревянному домику с соломенной крышей, возле которого полола грядки женщина в грязном платье. Услышав скрип калитки, она обернулась к Вале. Девочка с трудом опустила ведра на землю.

– Почему не полные? – устало спросила та.

– Расплескала маленько по дороге, мама, – опустив глаза, ответила Валя.

– Придется еще раз идти.

Тут по улице разнесся восторженный крик ребятни. Валя сразу поняла, что это цыгане, и побежала к воротам. По пыльной дороге под звуки бубнов проходил разноцветный веселый табор. Вот от яркой толпы отделилась молодая сербиянка и направилась к выглядывающей из-за забора Вале и ее матери.

– Ты собираешься доживать с сыном, – вместо ожидаемой просьбы воды или хлеба вдруг начала она, обращаясь к матери. – Когда он уйдет из жизни, через три года и ты умрешь.

Вдруг цыганка указала на девочку:

– Зачем ты ее родила? У нее жизни никакой не будет. Ни любви, ни счастья. И замуж выйдет, а все равно несчастной будет. Зачем ты ее родила?..

– Да ну! Цыган слушать нельзя: ерунду болтают, пугают…

Бабушка грустно улыбнулась:

– Хочешь верь, хочешь не верь, а все именно так и случилось.

…Валя стояла на пороге родного дома, сжимая в руках узелок с половинкой буханки хлеба да куском сала, и со слезами на глазах смотрела на мать.

– Все, девка, двадцатый год уже. Сваты были? Были, а не пошла. Вот и живи теперь своим умом. Вот тебе порог и семь дорог – куда хочешь, туда и иди.