Аарон Шервуд - Байки старого еврея

В скором времени его отправили сниматься в фильме. Но праздники быстро заканчиваются. Актер-воин доснялся в кино, и теперь он должен вернуться на службу. Проходит два-три месяца, и в один прекрасный день я вижу нашего героя на своём любимом месте – за столиком в кафе. Он сидит в гражданке и сильно нетрезв. Подхожу и интересуюсь, не случились ли непредвиденные съёмки. Уйди, слышу в ответ, у меня сумеречное состояние. Не ищите сложных объяснений. Всё всегда просто. С Мишей случилось «несчастье» в Москве, на Ленинградском вокзале: при пересадке на другой поезд он «поскользнулся» и сильно зашиб себе голову. В результате – госпиталь и комиссация, как вы уже догадались, вчистую.

После того как я всё-таки отдал долг, ни у кого не одалживая, и отслужил в легендарной, в боях познавшей, и прочая, и прочая, вопроса, где работать, у меня не возникало. Естественно, я пошёл на «Ленфильм». К тому же, во всяком случае, для Лаврентия Васильевича, зама по кадрам (ни в коем случае не Павловича), я стал мужчиной. Интересно, какого пола я был до призыва? И уж если разбираться, мужчиной я стал до армии, о чём я благоразумно ему не сообщил. Служил я в стройбате, плотником, что и подвигло его, кадровика, сделать из меня постановщика декораций. Вот вам и продвижение по служебной лестнице! Я сразу оказался на хорошем счету. Нет, я не был большим специалистом в плотницком деле. Я не пил, то есть я был не без греха, но я не пил на работе. Исходя из этого, начальство подрядило меня дежурить на съёмочной площадке. Работа не пыльная, к тому же я как бы приобщался к съёмке фильма. Отрядили меня, значит, дежурить на съёмке музкомедии «Свадьба Кречинского», и однажды меня посетила идея. Дело в том, что, одеваясь в робу плотника, я как бы чувствовал тонкую перегородку между мной и прочими членами киногруппы. Нет, никакой отчуждённости не было. Надо признать, что более демократичной атмосферы, чем на «Ленфильме», я нигде не встречал. Но они все в цивильном, а я в робе. И однажды меня осенило – я изобрёл кинодипломат! В цехе у декораторов мне соорудили вполне приличный с виду фанерный чемоданчик, оклеили шпоном красного дерева, отлакировали, а внутри находились отсеки для гвоздей (вымытых в бензине), молотка, ножовки, топора. Но изюминкой изобретения было то, что там же, в дипломате, были перчатки, нарукавники, передник и коврик! И вот я впервые появился на площадке как дипломированный плотник, в смысле с дипломатом. В тот день снималась сцена, где Расплюев (Смолкин) в суматохе пробегает через анфиладу комнат, а слева выходит дог, держа в зубах корзинку. Здесь я должен сделать отступление и описать это чудо – я имею в виду дога. Я даже затрудняюсь назвать его собакой или, скажем, псом, настолько он был красив и благороден! Он сознавал, что он не какая-то болонка или скажем шпиц. Фицджеральд, или – для своих – Джаки, был дымчатым догом, 93 сантиметра в холке. Вдобавок он был умница, знал всю группу по именам и профессиям и был гурманом. Если кто-то искал его расположения, то запасался свежими огурцами и кофейным печеньем. Фицджеральд с разрешения хозяйки, не теряя достоинства, принимал подношения. Итак. Звучит команда «мотор», Смолкин-(Расплюев) бежит через анфиладу комнат, в смятении машет руками и… Тут выходит Фицджеральд с корзинкой, аккуратно ставит её на пол и делает «ам», то есть берёт актёра за руку!

Зрелище не для слабонервных! Мало того что это не по сценарию, так просто страшно! К тому же, мягко говоря, актёр Смолкин не возвышается над Джаки горой. Но, к ужасу актёра, оператор требует второго дубля! Все расходятся по местам. Звучит команда «мотор». Смолкин бежит, выходит Джаки, и… всё повторяется. Извините, но я не мог далее смотреть, как огромный дог хватает щуплого Борю Смолкина, и вышел из павильона в коридор. Через какое-то время оттуда выскакивает разъярённый администратор (он был новенький и со мной не был знаком) и на чём свет стоит материт дежурного плотника – меня, значит. Подойдя к нему, я поинтересовался, на каком основании он меня ругает. Вы бы его видели в тот момент! Он искал нормального плотника, а увидел «господина» в тройке, при бороде и в приличных очках. «Немедленно переодеваться!» – заорал он. «А у меня всё с собой», – заявил я и вошёл в павильон. Грузчики (каждый делает свою работу) перенесли бутафорскую стенку. Я подошёл к раскосу, поддерживавшему стенку. Раскрыл дипломат. Достал из него и надел передник. В павильоне повисла тишина. Затем надел нарукавники, перчатки, постелил коврик, встал на колено и одним ударом забил гвоздь! Собрав свой нехитрый инструментарий, под аплодисменты покинул съёмочную площадку и пошёл пить кофе. Вот что значит творческий подход!

Оговорюсь сразу: я не верю в гороскопы и прочую «херомантель». Как могут влиять день, час и место рождения на судьбу человека? Хорошо, если он родился в роддоме, тут, хотя бы можно говорить о месте рождения. А если, к примеру, человек появился на свет в самолёте? Согласитесь, за время родов младенец в самолёте пролетает не только города, но и часовые пояса. Что у нас получается? Опоздай мамаша к самолёту – и… Ребёнок будет от этого тупицей или гением? И тем не менее я убеждён в том, что там, наверху, всё же есть кто-то специальный, кто следит, чтобы со мной ничего плохого не случилось. В этом я убедился, служа в тогда ещё нашей родной армии.

Мне объявили отпуск – десять суток без дороги. Что должен делать счастливый отпускник? Правильно, накрыть поляну, проставиться. Проще говоря, счастливый отпускник должен напоить друзей, что я и сделал. Качественно напоил всю бригаду и водителя грузовика, который должен был доставить нас в часть. Места в кабине мне не досталось, и я устроился на щитах для сборной казармы. Это деревянные щиты размером два на четыре метра. Они довольно тяжёлые, к тому же обледенели, что добавляло веса. Таких щитов подо мной было четыре – тонны две с половиной общим весом. На одном из поворотов я почувствовал что-то неладное. В последнее мгновение успел развернуться по ходу движения. Дальше – темнота. Глаза не открыть, морда в снегу. Где-то над головой голоса: меня ищут. Нашли, вытащили из-под щитов. Наудачу мимо проезжал наш кран. Вытащили из кювета машину, погрузили щиты. Инцидент, за исключением потери моих очков, обошёлся малой кровью. Я благополучно отбыл отпуск. Дождавшись лета, пошёл на поиски очков. Очки я нашёл. Они очень аккуратненько лежали… точно посередине между двух остроконечных валунов высотой метра полтора. Это значило: почувствуй я что-то неладное на долю секунды позже – некому было бы писать «Байки старого еврея». Мне могут резонно возразить: один пример – не доказательство. Вот вам второй пример. Под конец службы в Череповце я на «законных дедовских» правах ушёл в самоход. Выглядел я, мягко говоря, как мечта любого патруля: на ногах отожжённые кирзачи, галифе ушиты, гимнастёрка неуставная – старого образца, со стоячим воротничком, пилотка старшинская, засунута за ремень, во рту сигарета. Итак, Мой внешний вид тянул минимум суток на пятнадцать гауптвахты или на один расстрел. И вот, в таком виде прогуливаюсь по городу. Перехожу через дорогу. Поднимаю голову. Прямо передо мной – красная табличка «Гарнизонная комендатура города Череповец». Превозмогая естественное желание пуститься во весь опор куда-нибудь подальше, спокойно захожу за угол и прыгаю в, несомненно, посланный «Им» автобус! Вы думаете, я успокоился? Нет, моя мятежная душа искала приключений, и я второй раз за день ушёл в самоволку, теперь уже на танцы. Там, познакомившись с двумя симпатичными девчонками, стал им заливать о своей нелёгкой службе. Служил я в ВСО, то есть военно-строительный отряд. Какой-то остряк расшифровал это как воздушно-силовая оборона. И вот я в лучших традиция охмурёжа рассказываю им о моей службе в воздушно-силовой обороне, в гренадерской роте. Процесс идёт по принципу: я знаю, что вы знаете, что я знаю. Они прекрасно понимают, что я им вешаю лапшу на уши, но виду не подают. Одна из них, думаю, забавы ради, говорит: «Гренадеры были при царе, и брали туда мужиков ростом не ниже метра восьмидесяти, а в тебе еле метр семьдесят». Отвечаю: «Сведения устаревшие, вышел совершенно секретный приказ о восстановлении гренадеров. Но это я вам говорю, нарушая подписку о неразглашении». Вдруг сзади строгий голос: «Гренадер, ко мне!» Не поворачиваясь, отвечаю: «Собакой своей командуй». Одна из объектов охмурёжа говорит: «Ты влип, это патруль из училища связи». Армия, как любая составляющая социалистического общества, жила по законам соцсоревнований, главным пунктом которых были показатели. Хорошие показатели в данном случае заключались в том, чтобы как можно больше отловить чужих самовольщиков. Помощи ждать было неоткуда. Возможно, если бы старшим патруля был не этот мальчик – младший летёха, ещё не налюбовавшийся своим отражением в зеркале, а нормальный, скажем, капитан, которому уже обрыдла служба, я бы имел хоть какие-то призрачные надежды, но – увы. Оставалось только одно – сохранить лицо. И когда старший патруля строгим, как ему казалось, голосом потребовал предъявить документы, то говорил я, больше обращаясь к девчонкам, чем к нему: «У нас в роте гренадеров есть рояль, вот на нём я их и оставил». Понятно, что я ему хамил и этим, возможно, добавлял себе лишних суток ареста, но не мог же я вот так просто сдаться. К тому же по привычке тянул время. И не зря! К нам приближалась группа ребят, явно уже отслуживших. Один из них, обращаясь ко мне, спросил: «Боец, домой скоро?» – «Дембель прёт, спасу нет!» Он, уже обращаясь к старшему патруля: «Как же ты, микромайор с дедушкой-ветераном разговариваешь? Тебе ж, как медному котелку, лямку тянуть, нехорошо!». Их, пацанов, было человек десять. Что мог сделать этот мальчик в погонах? Во всём парке (я не в счёт) их было трое: он и два курсанта. Поэтому они не стали мешать моим избавителям, обступившим меня кольцом, и, развернувшись, молча ушли.