Елена Колина - Воспитание чувств: бета версия

Грустно, мне очень грустно: вот до чего мы дошли! В нашей комнате с Аничковым конем такого бы не было, чтобы я незаметно проверял Ларке зрачки. Или было бы?..

– Не бойся, я не теряю контроль. Я себе ничего плохого не сделаю. Если хочешь, можешь проверять мне зрачки каждый вечер незаметно, – заявила Ларка. Как она догадалась, что я собираюсь проверять ей зрачки? Все-таки она очень близкий мне человек.

Но даже очень близкому человеку нельзя сказать про себя все. Я мог бы спросить у Ларки, как зовут девочку-тень. Но я не хочу, чтобы Ларка знала, что я, как дурак, влюбился в силуэт в окне напротив.

Совсем не так давно я говорил «я люблю Жанну», но это было другое: как если бы я сказал «я люблю рыбу», люблю как предмет, который хочешь иметь. Теперь я влюбился в силуэт в окне напротив, я просто радуюсь, что предмет моей любви живет. Такая любовь редкость. Правда, моя любовь-тень в окне этого не знает.

Может, я и не хочу знать ее имя. Назвать ее по имени – как будто перейти грань: она сразу же станет конкретным человеком, в шубе, с сумкой, а так она может быть любой. У нее тонкие руки, тонкая шея, тонкие коленки, тонкие щиколотки. Я думаю, что тонкие, в окне ноги не видны.

Я смотрю на нее и говорю: «Обещай не влюбляться в меня, иначе тебе будет больно». Чувствую себя при этом мужественным и порочным. Она отвечает: «Это ты влюбишься в меня, и тебе будет больно».

Если Ларка начнет рассказывать мне о ней, я скажу: «Не говори мне, как ее зовут».

Кажется, это был уже февраль – и на Фонтанке, и дома что-то скрытно происходило, и там, и там чувствовалось радостное возбуждение, как бывает, когда взрослые, планируя кардинальные перемены в жизни, держат планы от детей в секрете; и там, и там ничего не объясняли, но если дома при нашем с Ларкой появлении родители замолкали, прятали какие-то бумаги и делали вид «а что такое?.. мы тут просто так…», то на Фонтанке ничего не скрывалось намеренно, просто было не до нас.

На Фонтанке стало очень оживленно: по квартире бродили люди с общим названием «партнеры по бизнесу»… По какому бизнесу – строительство, инвалиды? Все дела Романа назывались одним общим словом – «бизнес», а что там?.. все. По обрывкам разговоров можно было понять, что Роман занимается «укрупнением бизнеса», что он с кем-то объединяется, но прежде чем объединиться с новыми партнерами, ему нужно сначала разойтись со старыми, – с чего бы он стал объяснять нам, с кем и зачем?.. Очевидно, территория для Города Солнца была жирным куском, и военный завод был жирным куском, очевидно, там все было запутано: Роман обсуждал с новыми партнерами, кто из его старых партнеров безопасен, а кто враг, со старыми партнерами – кто из новых партнеров тайный враг, кому можно верить, кому нельзя, в общем, кто дракон, кто овца, – Роман и сам не знал этого в суматохе дел, он однажды сказал: «Время покажет, кто кому Вася». Должно быть, все бродящие по квартире партнеры по бизнесу сами не всегда знали, кто они кому в этом клубке интересов.

Роман говорил: «Выхожу на другой уровень», иногда он уже с утра уходил на другой уровень – не в рваных джинсах, а в костюме, белой рубашке и галстуке. Выглядел он немного слишком парадно, как будто его выдернули из естественной среды, нарядили и посадили где-то заседать или отправили ходить по кабинетам, – очевидно, он и заседал , и ходил , у него все время что-то решалось , и все решалось как надо. Иногда он говорил, как секретарь райкома в старом советском кино: «Я в Смольный», при этом в его лице появлялась начальственная важность, как у человека, добившегося большого успеха. Если бы Романа спросили, почему ему, независимому от всего , было сладко произносить «Смольный», он бы покрутил пальцем у виска и сказал: «Вы чего, о…и? Нафига мне Смольный?», но ему было лестно.

Он нервничал, по-своему, – не замирал в ожидании, как все решится, а стал злей и веселей. И не пил. К тем, бродившим, проявлял чуть покровительственную щедрость, ящиками приносил дорогой коньяк, виски, икру, был таким возбужденным, словно уже праздновал победу и все бродившие – его гости, но не пил.

– Близость к власти до добра не доводит… или, наоборот, доводит , – сказала Энен. – …Может статься, мы включим телевизор, а там Ромочка – мэр или президент.

Роману теперь понадобились охранники, для престижа. Он сказал: «Охранять меня не от кого, я сам кого хочешь охраню, но у всех есть », – как Ларка, когда просила у мамы Барби, джинсы, кроссовки. Охранников было двое – Петюн и Колян (как будто специально персонажи-маски девяностых, но так их звали). Охрану организовал один из бродивших, полковник КГБ и одновременно владелец частного охранного предприятия «Элегия».

Энен, увидев эмблемы «Элегия» на груди Петюна и Коляна, хихикнула, спросила полковника:

– Почему ваша охранная фирма называется «Элегия»?

– Красиво, – объяснил полковник. – Я люблю, когда красиво. Я и про вас придумал: вы все сидите тут, посреди всего, как хризантема на помойке. Красиво я сказал…

– Элегия – это стихи, когда жалуются на что-нибудь или печалятся о жизни, – как дрессированный кот, вступила Алиса.

Петюн и Колян ни на что не жаловались, не печалились о жизни, приступали к службе утром, уходили с Романом, – он не доверял им водить свой «мерседес», Петюн и Колян сидели сзади и глазели по сторонам, а когда Роман был дома, пили пиво в прихожей. Им нельзя было оставлять Романа без присмотра, и они приносили пиво с собой на целый день. Иногда Роман давал им поручение – к примеру, ввернуть лампочку на лестнице, и они сосредоточенно вкручивали лампочку вдвоем, трудились в паре, Петюн на стремянке, Колян на полу. Это было смешно и дико, как все тогда, но казалось нормальным , как все тогда, например, однажды Роман собрался полететь «по бизнесу» в Екатеринбург и полетел в Екатеринбург через Франкфурт – почему? потому что так звучало круче?..

Вокруг нас клубилось нарастающее возбуждение перед «великими делами», до нас доносилось «бабло туда – бабло сюда», «его крыша против моей крыши», или «эта сука», или «стрелка с бандитами», и мы, новые эпикурейцы, сидели посреди всего этого как хризантема на помойке. Мутные люди играли в мутные игры, им было не до нас.

Им было не до нас, а нам было не до них, у них были свои дела, а у нас свои – нуар, итальянский неореализм, французская новая волна.

Алиса по-прежнему лежала на диване с поднятой кверху ногой (ей должны были уже снять гипс, но обнаружились осложнения), я по-прежнему работал братом Скотины, Энен – профессором Хиггинсом, – сидели над Аничковым мостом, посреди хаоса, и жили своей жизнью: смотрели кино (у нас был большой телевизор, видеомагнитофон и коробка кассет, кассеты по списку Энен Роман брал в видеопрокате), жарили на плитке сушки, проверяли уроки у Скотины. Мой новый педагогический метод был такой: сделал уроки – получай мороженое, трубочку. Энен не меньше Скотины любила мороженое, я приносил две трубочки, одну для Скотины, другую отдавал ей, как цветок, и она угощала Мента куском вафли.