Александр Интелл - Пиксельный

Про мальчиков я промолчу…

– Слууушайте, – сосульчатый щегол не унимается. Язык от алкоголя стал совсем развязный, – я вот никак не могу понять, почему люди нас, готов, так шугаются?

– Это от незнания, – отзывается самая тихая из компании. На ней «красуется» черное бесформенное платье, накрашена она меньше остальных и самая симпатичная из компашки. – Обычные люди – они такие. Готов вообще не знают, вот и боятся.

Все одобрительно кивают.

Наконец, начинает клонить в сон. На часах пол пятого. Поморщившись, допиваю остывший кофе, двигаю чашку в сторону, голова сваливается на руки, глаза медленно закрываются…

От громких ударов я вздрагиваю, подрываюсь с места. Темно. В баре никого нет. По двери колотят чем-то металлическим.

От неведомой силы она слетает с петель, а следом вбегает гот с монтировкой наперевес. На носу неуклюже свисают внушительных размеров очки в черной оправе, а окладистая бородка и большие зеленые глаза совсем не вяжутся с образом гота.

– Это ты сказал, что мы животные? – бешено орет сумасшедший, указывая на меня пальцем.

– Биндюжникам привет! – зачем-то восклицаю я.

С криком: «Тогда получай, падонак!», гот бросается с монтировкой. Под удар я успеваю подставить руки. В ответ гот начинает кусать кисть левой руки, но все это происходит уже в расплывчатой гелиевой массе.

– Вам плохо? – я открываю глаза. Передо мной стоит официант. На худом, грустном лице заметно полное безразличие и следы от постоянного недосыпа.

С того момента как я уснул, в помещении ничего не поменялось. Внутри телевизора поющие трусы продолжают танцевать, а из динамиков тихо доносится та же песня, поставленная на реверс.

– Нет. Все хорошо, – на самом деле голова ужасно гудит. – Я просто задремал.

Бармен уходит, не желая больше ничего знать.

Готы, зачем-то перешедшие на пиво, шумно гремят стаканами и сна у них ни в одном глазу. Видимо звуки чокающихся бокалов в сознании представились ударами монтировки.

Я решаю скорее валить отсюда, пока мысли об ублюдках окончательно не усыпили. Боюсь, приснится кошмар с трупами из морга и мертвой проституткой в главной роли. А уж готов с монтировками и подавно не хочется.

Я расплачиваюсь, вызываю мотор, и ноги стремительно выносят меня из заведения. В след слышится припев.

На улице лютый холод. Леденящий ветер продувает насквозь, заставляя встрепенуться каждую клеточку сонного, уставшего организма. Сейчас такое время года, когда днем еще лето, а ночью – практически зима.

Когда я чувствую подобный холод, мне всегда вспоминается парочка компьютерных игр, – шутеров, по большей части – где герой бегает по заснеженным локациям с винтовками или автоматами. Точность прицеливания в таких играх никогда не меняется, чтобы с тобой не происходило.

Мне приходит в голову мысль, что если бы мне сейчас дали автомат, я бы и с десяти метров мазал. Да и не побегал вдоволь, с такими-то грузом в руках.

Подъезжает машина, разнося по воздуху хруст всякой мелочи под колесами. Я подбегаю к ней, открываю дверь, и вот уже кресло мягко пружинит подомной.

Оглядываюсь и сразу называю адрес. Водила кивает и я подставляю руки под струи теплого воздуха. Простенький салон автомобиля с искусственным ароматом зеленого чая куда лучше холодного прокуренного бара.

От удобства и приветливого тепла, сон накатывает внезапной волной. Тепло печки так расслабляет, что едва откинувшись на спинку сиденья, меня тут же обволакивает нежным покрывалом.

Ничего не снится. Порой вздрагиваю от проносящихся машин, не успевая погрузиться в невесомость. Состояния, ровно как и дома, чередуются.

Подобно вымученному скалолазу на конце пути, я вяло, из последних сил цепляюсь за манкий, заветный уступ сна, но тот не поддается. Мучаюсь и продолжаю карабкаться.

А машины все проносятся, сбивая с опоры уступа.

Я открываю глаза. Светло. Движение на дороге стало куда оживленнее. Дома, приземистые и устремленные в небо, каменные и стеклянные, проносятся за окном и видятся мне геометрическими фигурами с натянутыми на них текстурами.

Интересно, сколько сейчас времени?

По радио, некие Коля Смертников и Сергей Голованов несколько минут издеваются над дозвонившимся в прямой эфир дурачком. Тешат самолюбие, доказывая радиослушателям интеллектуальное превосходство. Но слыша, как усердно они надрываются, возникает мысль об обратном.

По радио узнаю, что сейчас начало восьмого.

* * *

Добравшись до дома, мимоходом сбрасываю обувь, захлопываю входную дверь. Высвободившиеся ноги сами несут в спальню. Придя, мешком валюсь на кровать, не снимая одежды. И… ничего не происходит.

Свет дырявит плотные каштановые шторы, просочившись, действует на меня крайне раздражительно. Я прихожу в гостиную, включаю опостылевшую приставку и телевизор.

Растерев мутные от бессонницы глаза, и глотнув из початой бутылки виски, усаживаюсь играть. Пальцы вяло тыкают по геймпаду, глаза без увлечения впиваются в изображение. Все вокруг расплывается, превращаясь в желтоватую дымку.

* * *

Мне снится шутер от первого лица. Мир нарисован в черно-синей палитре; мрачное, хмурое окружение давит тяжелым куполом, зажимая и сковывая со всех сторон.

Страх обнимает, хочется вмиг рассеять черноту и тяжесть, убежать из сна, скрыться и не видеть ничего вокруг. Проснуться.

Я мучено бреду по темному лабиринту с пугающими, злыми стенами. В них нечистые узоры тягуче движутся, плавно перетекают друг в друга; порой кажется, что они тяжело дышат и дают испарину.

Я не один в лабиринте. Супостаты – не то черти, не то мутанты – появляются только для того, что бы я их подстрелил, после чего скоро исчезают; рассыпаясь в прах и оставляя искры в воздухе, валящиеся серыми снежинками на пол.

Одного за другим, я кошу чертей, а время невыносимо тянется, и страх сменяется тягучей скукой, и столь же тяжелой, сколь и лабиринт с его злыми стенами.

И не понять: толи я сам во сне, толи управляю кем-то.

Вскоре я оказываюсь в просторном зале. По периметру высятся исполинские мраморные колонны, уходящие вверх. Да так, что и потолка не видно! Каменные стебли врастают во тьму, где взгляд их уже не может поймать, где они навсегда теряются.

Помещение столь огромное и необозримое, что и стен не разглядишь, если попытаешься. Да и не существуют они.

Зал не манит и не завораживает – еще больше нагоняет страху; меня бросает в дрожь лишь от собственного шороха.

Раздается жуткий грохот, сменяемый ужасающим звериным ревом. Огромный зал с белыми колоннами, уходящими в бесконечность, трясется, сыпется штукатурка, которой в реальности не отчего отвалиться, слышатся тяжелые шаги, пол вибрирует, как натянутая мембрана под ударами невидимого молота.